Форум » Литературная гостинная » Дайана Джессап - ПЕС, КОТОРЫЙ ГОВОРИЛ С БОГАМИ. » Ответить
Дайана Джессап - ПЕС, КОТОРЫЙ ГОВОРИЛ С БОГАМИ.
siamm: У животных нет души. Таково популярное заблуждение. Собака – друг человека. Мы так долго живем бок о бок с собаками, что привыкли воспринимать их как деталь интерьера или пейзажа, а многие не видят ничего дурного в том, чтобы ставить на них эксперименты или выбрасывать эти живые игрушки за дверь, когда наскучат. Но собаке есть что сказать нам в ответ... Профессиональный американский собаковод Дайана Джессап написала роман, который заставит людей по-настоящему прислушаться к своим питомцам.
Ответов - 12
siamm: «Пес, который говорил с богами» – история любви. Документ человеческой жестокости. Репортаж из преисподней. Впервые на русском языке . Эта книга посвящается собакам, из которых сложился образ Дамиана. Знакомство с ними – честь для меня, и ощущение пустоты, оставшееся теперь, когда их больше нет, дока-зывает, как ложно утверждение, что «время лечит все». В ПАМЯТЬ О ТРЁХ: Стрела – желтый Лабрадор, который научил меня многому, но более всего – тому, что Дамиан существует, и дружба между человеком и собакой – среди самых крепких уз на земле; Отто – доберман, который научил меня всему, что мне нужно было знать о душе; Сакс – доберман, преданное доверие; он понял, почему я должна была написать эту книгу; и Единственный: Дрэд – питбуль, с которым у нас одна душа.
siamm: предисловие автора Эта книга – среди прочего, о том, как мы, люди, общаемся с уникальным видом, нашим спутником – собакой. Ни одному животному, кроме собаки, человек не доверяет охранять в свое отсутствие дом и близких. Нигде в природе не встретишь такого абсолютного доверия, с каким женщина позволяет своему ребенку бродить по лесу под защитой крупного плотояд-ного зверя – собаки. Невиданное, поистине уникальное отступление от естественного закона взаимоотношений хищника и жертвы. Не во всех культурах собака высоко ценится. Кое-где фамильярность в обращении с ней порождает презрение, иногда собака – униженный раб, низведенный до роли убойного животного, употребляемого в пищу. В иных случаях она бывает избалованна, изнежена и со-вершенно бесполезна – а это столь же несправедливая и несчастная участь. Без сомнения, многие эксплуатируют собак, зачастую с ними обращаются жестоко или равнодушно, и все же самая серьезная для собаки угроза исходит сегодня от тех, кто занимается охраной жи-вотных или общественной безопасностью. Эти люди пытаются разорвать древние узы между человеком и собакой в угоду своим ограниченным интересам – а это всего лишь еще одна форма эксплуатации. Удивительно немного людей, способных увидеть в собаке то, что есть на самом деле: драгоценный дар нашему виду, существо, которое не просит ни о чем, кроме позволения всегда быть рядом, помогать, оберегать, делить с нами радости и печали. Дар, чей источник неизвестен. От кого он был послан нам? И когда? Мы не знаем, и в каждой культуре мифы по-разному отвечают на этот вопрос. Но, похоже, преданная собака – боже-ственного ли она происхождения или ведет свой род от волков – всегда с нами, наш спутник, защитник и помощник. Наш близкий друг. Место собаки – ничейная земля между человеком и животным. В отличие от кошки, свиньи, овцы или лошади, собака не может при случае вернуться к дикой жизни. В некото-ром смысле собака уже не настоящее животное, как верно и то, что ее мозг не сравнится с нашим мозгом примата, отчего собака навечно обречена на недооцененность, пренебреже-ние. Мы пытаемся измерить собачий интеллект с точки зрения собственных умственных способностей, но это невозможно. Собака не может писать и читать. Она говорит телом и глазами. Она не пользуется инструментами, однако настолько проницательна, преданна и терпелива, что мы даже не можем этого оценить. Собака способна разделить любые наши эмоции: она может плакать от страха, грустить или смеяться хорошей шутке. Мы скорее по-хожи, нежели различны. И сходство в том, как мы думаем и чувствуем, таково, что человек и собака могут прийти к идеальному взаимопониманию, решать вместе трудные задачи, как единый организм. Одного взгляда между собакой и ее партнером-человеком достаточно, чтобы передать очень тонкие и сложные эмоции и значения, и это несомненно доказывает, что общего между нами больше, чем различий. Есть подтверждения тому, что дружба чело-века и собаки может быть так же крепка или даже крепче, чем многие отношения между людьми. Прислушайтесь к вашей собаке. Все медицинские и психологические исследовательские протоколы и процедуры, упомя-нутые в этой книге, существуют на самом деле. Использование электрических ошейников – реальное и все более распространяющееся явление во всех областях дрессировки собак.
siamm: пролог Виктор Хоффман вошел в комнату первым, придержал дверь, пропуская Севилла и его ассистента, который внес на руках истощенное собачье тело. – Клади его сюда, Том. Хоффман подошел к стальному смотровому столу и замер, дожидаясь, пока высокий молодой человек уложит тело. Собака слабо пошевелила лапами, словно пытаясь бежать, го-лова ее слегка приподнялась над столом, карие глаза остекленели и отрешенно застыли. – Том, – тихо сказал Севилл, кивнув на стол. Помощник быстро прижал собачью голо-ву к поверхности, стараясь не прикасаться к изъязвленной и кровоточащей шее. Доктор Джо-зеф Севилл тем временем надевал перчатки, скептически разглядывая полосатого питбуля, чьи короткие обрезанные уши торчали треугольными клинышками по обе стороны широкой головы. Яркая золотистая шкура с тонкими черными полосками придавала ему сходство с маленьким тигром. На боку виднелись следы огненно-рыжей краски. – Итак, что все это значит? – Севилл приподнял губу пса, проверяя цвет десен. – Спасибо тебе, Джо, что подоспел так быстро, – сказал Хоффман. – Я занимаюсь ди-кими собаками, мои студенты наблюдали за этим псом. На прошлой неделе был ураган, и мы потеряли его след. Потом выяснилось, что ошейник с передатчиком зацепился за камни и пес на нем повис. Похоже, так и висел, пока мы его не нашли. Здорово отощал, но он и раньше не был особенно упитанным – когда я его впервые увидел. Пес снова чуть шевельнулся. Он был совершенно истощен. – Весит не больше двадцати пяти – тридцати фунтов, – тихо сказал Том. Его рукам, ка-залось, еще было зябко от изможденного тела. – Раз уж ты вытащил меня сюда, значит, хочешь его спасти. С чего бы, Виктор? Хоффман пожал плечами, смущенно улыбнулся. – Ну, глупо, конечно... – Он поднял голову и встретил вопросительный взгляд Севилла. – Я понимаю, звучит несколько театрально, но не могу отделаться от чувства, что я перед ним в долгу. Он помог мне однажды ночью в горах. Я был совсем один, и он спас меня от переохлаждения. Если бы не он... В общем, я хочу отблагодарить его за услугу. – Он посерьезнел и пока-зал на питбуля. – Ты сможешь его вылечить? Или уже слишком поздно? Невыразительные серые глаза Севилла скользнули по телу собаки и остановились на приятеле. – Я вот что думаю, Виктор, по-моему, у тебя какая-то новая разновидность помеша-тельства. – Он тряхнул головой и продолжил осматривать пса. – Процентов двадцать даю, не больше, что выживет, – заключил он, разогнувшись. – И начинать нужно прямо сейчас. – Се-вилл, неодобрительно хмыкнув, покачал головой. – Где ты думаешь его держать? Хоффман посмотрел на часы. – Катарина будет здесь с минуты на минуту. Я не могу за ним ухаживать, пока он в критическом состоянии. Посмотрим, что она сможет сделать. Дверь открылась, и в комнату вошла Катарина Новак. На нее смотрели все трое, но изящная блондинка отметила лишь оценивающий взгляд Севилла. Он всегда так на нее смотрел: оглядывал с головы до ног, словно впервые видел, и каждый раз его взгляд вызывал приятный острый холодок – ее словно пробирала дрожь. Она, помедлив, надела очки и по-смотрела на стол. Новак была исключительно красива, однако в очках выглядела строго и официально. – О господи, Виктор, что это? – Катарина, я только что объяснял Джо: мы наблюдали за этим псом в лесу. Его сиг-нальный ошейник зацепился за камни. Он очень плох, но я хочу спасти его. – Голос Хофф-мана звучал нарочито бодро. – Если получится. Джо согласился мне помочь – осталось вы-яснить, найдется ли для него отдельная клетка. Новак подошла к столу, и Том вежливо кивнул. Он хорошо знал эту женщину – дирек-тор Центра исследований ресурсов животного мира и любовница его босса. – Конечно, Виктор, я позабочусь о формальностях. Это бродячее животное? – Да, я привез его с полевых исследований, не от заводчика. – Очень щекотливое положение. Мы должны быть весьма осторожны с бродячими жи-вотными, крайне осторожны. Но я посмотрю, что можно сделать. – Она повернулась к Се-виллу. – Джо, что тебе потребуется? – Начинать следует немедленно. Мне нужны стол, желудочный зонд, питательный рас-твор и капельница. Раствор нужно подогреть. Новак кивнула. – Хорошо. Кажется, у нас есть запасные каталки, они подойдут лучше всего. Пусть Том пойдет со мной и привезет одну. К четырем будет готово, – сказала она, взглянув на часы. – Да, и пришлю кого-нибудь из отдела питания, чтобы все, что нужно, у вас было. Том взглянул на Севилла, тот кивнул, и ассистент вышел из комнаты следом за Новак. Севилл немного отступил, прислонился к столу и вытащил сигарету из пачки во внутреннем кармане халата. Пес лежал совершенно неподвижно, как мертвый. Профессор Хоффман по-дошел к столу и положил руку на костлявую, похожую на череп собачью голову. – Не волнуйся, Дамиан, мой мальчик, теперь о тебе будут хорошо заботиться. Все твои беды позади.
siamm: глава 1 ...Вы спрашиваете о моих друзьях. Холмы, сэр, и закат солнца, и собака, ростом почти с меня... (Эмили Дикинсон) Двумя месяцами раньше Виктор Хоффман поморщился, отложил бинокль и вздохнул. После многих часов не-подвижного наблюдения зверски болела спина. Ему хотелось встать и размяться, но он себе этого не позволял – собака могла его заметить. Он вытянул руки и напряг мышцы. Объектом его пристального внимания был полосатый питбуль по ту сторону лощины. Молодой пес был далеко, в густых зарослях, но обрезанные уши и прекрасная шкура выда-вали в нем домашнее животное. Лежал он тем не менее очень спокойно, чувствуя себя в веч-нозеленом лесу как дома. Домашний пес в диком лесу – именно то, что искал ученый. Хоффман снова вздохнул. Темно, слишком темно. На юге собирались облака. Осторожно, чтобы собака не заметила, он шагнул прочь от дерева, за которым прятал-ся, и вышел на поляну. Остановился, глядя, как над долиной от края до края нависают черные грозовые тучи, роняя тяжелые капли на верхушки деревьев. В такие минуты он думал, что пора оставить по-левые работы студентам-выпускникам. В его шестьдесят два, несмотря на здоровье и хоро-шую форму, чтобы неделями жить в палатке каждое лето и осень, требовались все большие дозы ибупрофена. По дороге в лагерь у него сложился, по крайней мере, один план действий. Кофе. Он вошел под брезентовый тент полевой кухни и взял канистру для воды. Поглядывая на темнеющее небо, прикинул: времени хватит, чтобы дойти до реки и вернуться, прежде чем все эти чертовы тучи разверзнутся. По пути он заметил, как тихо стало вокруг. Лес замер в ожидании надвигающегося ливня. В западной части штата Вашингтон грозы и ливни – де-ло обычное, но здесь, в прибрежных скалах, они нередко приобретали эпический размах. Несмотря на сгущающуюся темноту, солнце в последний раз пробилось сквозь тучи, выстрелив бледными лучами сквозь ели, кедры и заросли болиголова по берегам реки. Золо-тые лучи были почти осязаемы, словно их подвесили на перекладинах между древесными стволами. Хоффман вышел на «пляж» – полоску песка фута в два шириной между скользки-ми черными скалами вдоль берега реки. В дюжине футов отсюда, на другой стороне, между водой и деревьями оставалась полоса песка и гальки, но здесь берег обрывался очень круто, а река была быстрой и глубокой. Отличное место: можно набрать чистой воды, не зачерпнув песка. Наполняя канистру, Хоффман бросил взгляд вниз по течению на противоположный берег. Собака стояла по колено в воде в сотне ярдов, тоже пристально глядя на него. Солнце освещало ее сзади, ярко очерчивая силуэт. Хоффман затаил дыхание – он не хотел, чтобы пес его видел. Последний раз Хоффман встретил его между поваленными гниющими деревьями, которые, похоже, и были собачьим домом, и теперь не ожидал найти пса у реки. Канистра, наполнившись, начала погружаться, затягивая руку Хоффмана в ледяную воду. Он быстро выпрямился и недовольно заметил, как пес поспешно выскочил из воды и скрылся в густом лесу. Виктор Хоффман, биолог-исследователь, изучал домашних животных в условиях дикой природы. Его интересовала продолжительность жизни таких одичавших собак: домашних животных, лишенных связи с человеком. В отличие от кошек, которые относительно легко возвращались из домашней обстановки к своей природной независимости, собаки редко вы-живали без прямого или косвенного вмешательства людей. И хотя требовались изрядные усилия, чтобы найти собак, живущих без поддержки человека, тема давала Хоффману опре-деленные преимущества. Дикие собаки попадались редко, но, несмотря на критику коллег, которые сомневались в статистической достоверности его наблюдений, уникальные доклады биолога привлекали много слушателей, и он считался авторитетом в своей области. Сейчас объектом его исследований были собаки-одиночки, живущие в глухих местах, где у них не было возможности охотиться группами или питаться на свалках. Десять дней он осторожно расспрашивал лесорубов и лесников вдоль Западного побе-режья Соединенных Штатов, и расспросы принесли плоды; а в этом году случились еще две удачные находки. Хоффман приехал на пару дней раньше, чтобы осуществить первую, сложнейшую фазу исследования – определить статус животного. Чаще всего собаки, названные дикими, оказы-вались либо брошенными домашними животными, либо теми, кого хозяева выпускали на свободный выгул. Судя по купированным ушам, этот пес родился не в лесу, но, похоже, его щенком потеряли или почему-то бросили. В ближайшие несколько дней Хоффман должен будет внимательно понаблюдать и определить его истинное состояние. Если собака действи-тельно живет независимо от людей, биологи поставят вопрос: может ли домашнее животное выжить в дикой природе без помощи человека? Если это возможно, то как? Если нет, что этому причиной? Ошейник с радиопередатчиком и визуальное наблюдение дадут возмож-ность узнать мельчайшие подробности жизни животного. Предыдущий пес, за которым они наблюдали в этом году, довольно быстро умер от голода. Лесник, обративший внимание Хоффмана на эту собаку, уверял, что животное дикое. Питбуль сопротивлялся любым попыткам заманить его к жилью и, как все дикие животные, боялся людей. Хоффману такой кандидат подходил идеально. Если собака будет крутиться вокруг лагеря и выпрашивать пищу, она уже не сможет считаться дикой, и придется исклю-чить ее из исследования. На следующее утро, заваривая кофе, Хоффман заметил питбуля в пятидесяти футах от костра: он разглядывал человека из зарослей волчьей ягоды. Лишь кончик носа двигался, втягивая запах пришельца. Ученый замер, внимательно наблюдая за реакцией пса. Но беспо-койство было напрасным: как только пес заметил человеческий взгляд, он тут же прыгнул в заросли и исчез. Хоффман навел порядок в лагере и вернулся под тент – пить кофе и наслаждаться уе-динением. Через неделю или около того, если животное пройдет проверку, приедут его сту-денты – тогда и начнется настоящая работа. Собаку нужно поймать, измерить, взвесить, осмотреть и надеть ошейник. Затем пойдут наблюдения – десять показаний в день; кроме того, раз в неделю все передвижения пса будут отслеживать каждые четверть часа в течение суток. Область обитания животного будет ма-тематически вычислена, его экскременты возьмут на анализ, суточную активность и ритмы сведут в таблицы. Допивая третью чашку кофе, Хоффман, задумавшись, откинулся назад и уставился на кроны кедров и елей. Он глубоко втягивал холодный воздух, и аромат хвои вдруг вспыхнул беспощадным воспоминанием: Сочельник, они с Хелен держатся за руки, сидя на диване пе-ред камином, слушают хоралы и смотрят на мерцающие огоньки гирлянды. И – Сочельник уже в одиночестве: жена умерла два месяца назад, он сидит на диване и смотрит в остывший камин, вдвоем с рождественской елью они стараются держаться и не терять мужества. По-правде говоря, в этот раз Хоффман не взял с собой студентов, желая побыть не-сколько дней в одиночестве. Он любил общаться с ними, но иногда нуждался в уединении. Наедине с собой он мог вспоминать Хелен такой, какой она была в те дни, когда они только поженились. Пока его не отвлекали студенты, он мог оживить в памяти первые экспедиции, снова увидеть, как они ищут место для лагеря; вот она склоняется над костром, вот смеется, раздувая огонь под упорным дождем; вот они прячутся от ливня в палатке. Таких путешест-вий у них было несколько. Сколько лет прошло с тех пор? Тридцать восемь? Ее образ видел-ся ему так ярко, что казалось – не больше пяти-шести. Глубоко вздохнув и чуть улыбнувшись самому себе, Хоффман встал и принялся за ра-боту. Целый день он не мог найти собаку, хотя намеревался собирать о ней информацию. Вернулся в лагерь во второй половине дня, когда термос с кофе опустел. А вечером пес поя-вился. Его присутствие выдавали только глаза, ярко светившиеся в темноте. Сидя у огня, Хоффман надеялся, что от такого близкого соседства вреда не будет – по крайней мере, он до сих пор был достаточно осторожен и всегда прятал еду, покидая лагерь. То, что пса привле-кали костер и присутствие человека, не удивляло Хоффмана. В конце концов, это же собака, а не настоящий дикий зверь. Даже дикие собаки интересуются чужаками на своей террито-рии. Однако условия исследования были строгими: не вмешиваться в жизнь пса, насколько это возможно. Вечерело. Хоффман сидел на маленьком походном табурете, рядом – чашка кофе, на коленях – традиционная послеобеденная трубка. Протянув ноги к огню, он наблюдал, как глаза медленно приблизились и остановились футах в сорока. Прошло еще немного времени, и огоньки глаз будто бы прыгнули вниз и прижались к земле. Хоффман представил себе, как пес лежит, положив голову на лапы и глядя на человека у огня. Ночью ветер подул с севера, и следующий день занялся ясным и холодным. Снаружи палатки все обындевело, вода и грязь за ночь замерзли и трещали под тяжестью его шагов. Хоффман выбрался из палатки, весь дрожа, и в очередной раз пообещал себе бросить поле-вые работы. Но день был свеж, и вся его решимость сошла на нет. Сегодня он продолжит наблюдения, поищет, где еще может прятаться пес, и попытает-ся найти место повыше, откуда сможет работать его сотовый телефон. Хоффман позавтра-кал, выпил кофе, прихватил с собой обед и ушел. «Волос немного осталось, и те седые, – думал он, продираясь сквозь густые заросли, – но я все еще в чертовски хорошей форме для моего возраста». После трех часов безостано-вочной ходьбы он был доволен, что дыхание у него все такое же ровное и легкое. Хоффман знал, что без радиоошейника они не смогут следить за передвижениями пса, и продолжал искать высокие точки, где без помех работали бы видеокамеры и радиопередатчики. Он прошел по склону, выбрался из леса. Теперь нужно преодолеть высокую гряду ва-лунов. Взобравшись по скользким камням почти до вершины, он присел передохнуть на пло-скую плиту. Развернул обед, достал термос с кофе. Небо над головой было того особенного оттенка темно-синего, какой увидишь только высоко в горах. Древняя каменная осыпь тяну-лась вниз ярдов на семьдесят и обрывалась на границе леса. Глаз уловил какое-то движение, и его сердце вздрогнуло, как молодая кобылка. Вспышка рыжевато-коричнево го золота переместилась вниз и влево – неужели пума? Хоффман досадливо усмехнулся, радуясь, что никто не видит его испуга: это всего лишь пес, явно следует за ним, держась поодаль. Молодой зверь, потеряв след, сердито фыркал где-то в расщелине между скалами. В следующий же миг, услышав резкий, тревожный свист сурка, Хоффман понял, почему тот свистит. И весь следующий час с удовольствием наблюдал представление, которое разыгрывали юный хищник и его умудренный противник. Несколько крупных сурков беспокойно оглядывались по сторонам, вытянувшись во весь рост на виду у незваного гостя, затем ныряли под камни, у пса под самым носом. Своим свистом они драз-нили питбуля. И снова ученый отметил, что пес, несмотря на голод, похоже, был вполне до-волен жизнью. Хвост его бешено метался, пес, казалось, наслаждался каждой новой погоней. Абсолютно не отчаивался, все больше входя в азарт, и остановился, только когда совершен-но выбился из сил. Язык вывалился наружу, морда покрылась хлопьями белой пены. Он лег на живот, вытянул задние лапы и прикрыл глаза в блаженной усталости. Немного погодя поднялся и вскоре скрылся за деревьями под насмешки сурков. Хоффман потратил остаток дня, отмечая слепые зоны и места для передатчиков. От ла-геря он успел отойти мили на три и уже приятно утомился. К вечеру похолодало, он откатал рукава рубашки. У небольшого живописного ручья, сбегавшего вниз по камням среди папо-ротников, остановился зачерпнуть воды. Хоффман пил, как всегда изумляясь ледяному хо-лоду горной речки и наслаждаясь ее свежестью: за долгие годы его многострадальный язык измучили черный кофе и трубочный табак. Убрав термос, он двинулся через ручей, легко пе-решагивая с камня на камень. И вдруг поскользнулся, на секунду восстановил равновесие и оступился снова. Ботинки скользили на гладких мшистых камнях. Левая нога попала между двумя валунами, и Хоффман скривился от внезапной острой боли. Попытался выбраться на берег, но не смог и упал на спину, прямо в воду. Хуже и быть не могло – рюкзак и одежда моментально вымокли. Хоффман попытался освободить левую ногу, но боль не давала пошевелиться. Холодея от дурного предчувствия, он потянулся и поднял ногу обеими руками. Боль была нестерпи-мая. Он выбрался из воды и несколько мгновений бессильно лежал на земле, укачивая вы-вихнутую лодыжку и молча проклиная себя за чудовищную неуклюжесть. Лечение потребу-ет времени, так что на всю следующую неделю прогулки по пересеченной местности придет-ся отменить. Но мысль о том, как трудно было найти эту собаку, безжалостно привела его к твердому решению: травма не должна мешать работе. Как только доберется до лагеря, зай-мется ногой, несмотря на боль. Можно просто позвонить Тагу, студенту-выпускнику, и по-просить его приехать пораньше, чтобы закончить с определением статуса собаки... О нет! Ему пришло в голову проверить рюкзак. Хоффман притянул его к себе уже без особой надежды. Собирался он для однодневной пешей прогулки, без расчета на дождь, и все про-мокло. Хоффман с жалостью смотрел на телефон, прикидывая, во сколько обойдется его за-мена. Отложив рюкзак, он оглядел себя с головы до ног. Лагерь далеко, а осеннее солнце уже спускалось к верхушкам ближних гор. В таком виде ночевать в горах вообще не стоит, а те-перь он еще и промок насквозь. Он обязан вернуться. И следует поспешить, потому что в темноте ему ни за что не найти дорогу. С величайшим трудом, сильно дрожа, он закинул на спину рюкзак и встал на ноги. Стоя на одной ноге, он смотрел на скалистую тропу перед собой. Будь местность чуть по-ровнее, можно было бы взять палку вместо костыля, но в камнях и густом подлеске посох бесполезен. Хоффман двинулся вперед, подпрыгивая на одной ноге, отдыхал и прыгал снова. Через пятнадцать минут, несмотря на холодную ванну, он был весь в поту. Остановился и осмотрел лодыжку. Она побагровела и угрожающе распухла. Хоффман скинул с плеча рюкзак и порылся, ища телефон. Он просто обязан попытать-ся. Чудеса иногда случаются. В глубине души Хоффман, конечно, знал, что телефон не рабо-тает. И тем не менее... «Скверное дело», – подумал он мрачно. Неудача не удивила его. Еще четверть часа ползком и вприпрыжку – и он увидел, что отошел от ручья не более чем на сто ярдов. Солнце садилось между вершинами, сумерки сгущались. Хоффман был не новичок в науке выживания – он знал, что должен идти, пока не доберется до лагеря. Высоко в горах, насквозь мокрому, ему грозит переохлаждение, он может даже замерзнуть до смерти, если остановится. Подпрыгивая, он двигался к лагерю в навалившейся темноте. Подлесок превратился в темно-серую массу, и Хоффман понял, что теперь не сможет разглядеть даже свои метки на пути. Пришло время принять решение. Можно построить здесь шалаш и, съежившись, в мокрой одежде, переждать ночь, но это слишком опасно. Он опустился на землю, морщась от боли и отчаяния. Тело стремительно остывало, Хоффман весь дрожал. Нужно двигаться. Пересиливая боль, двигаться, даже если придется блуждать всю ночь между деревьев. Хоффман был ученым, он, в отличие от многих, не боялся ночевать в лесу. Однако мысли его вертелись вокруг недавней статьи в одном журнале о здешних популяциях медведей и пум. Проще говоря, лес кишел хищниками. Хоффман постарался думать о чем-нибудь дру-гом. Оглядываясь по сторонам, пытаясь разглядеть хотя бы одну свою метку, краем глаза он уловил какое-то движение. Пес стоял в дюжине ярдов и смотрел на него. «Так, – вздохнул про себя Хоффман, – только этого не хватало». Объект, за которым он следил, изо всех сил пытаясь остаться незамеченным, теперь смотрел на него в упор. Виктор замер, надеясь, что животное испугается и убежит, как рань-ше. Но пес не ушел. Он с интересом наблюдал за человеком. – Ну что же, спасибо, по крайней мере, что не смеешься, – обратился Хоффман к зверю. Пес опустил голову и вытянул шею. Профессор фыркнул. Он испытывал что-то вроде благо-дарности к этому псу – один в темноте, среди мрачных гор. – Ты не очень-то похож на Лэс-си, – заметил он. Заостренные, похожие на рожки уши и плоский череп придавали псу сход-ство скорее с демоном, нежели с ангелом-хранителем. – Ты похож на средневековую горгу-лью, – пошутил ученый, – на демона. Пес уселся, свел вместе передние лапы и слегка наклонил голову, отчего стал похож на древнюю тварь еще больше. – Демон. Да, имя Дамиан тебе подойдет, – решил Хоффман. Уже слишком стемнело, чтобы отыскивать метки, а до лагеря еще далеко. Ничего не оставалось – только надеяться на лучшее. «Теперь я знаю, что имеют в виду, говоря «ты еще из лесу не вышел», – угрюмо поду-мал Хоффман. Далекие призрачные облака скрыли звезды. Удрученно вздохнув, он присло-нился к дереву, злясь на себя. Опытный следопыт, в этой ситуации он чувствовал себя так, словно его застали со спущенными штанами. Он откинул голову и закрыл глаза, пытаясь прийти хоть к какому-то решению. Кажется, единственная возможность – следующие несколько часов пробираться сквозь лес, превозмогая боль и холод. В темноте найти дорогу не удастся, одна надежда, что к утру он окажется не слишком далеко от лагеря. Он опустил голову и с изумлением обнаружил, что пес стоит всего в нескольких ярдах от него и продолжает за ним наблюдать. На какое-то мгновение ученому стало беспокойно – у него нет оружия, а пес как-никак питбуль. Они одни в диком лесу, и человек понятия не имел, каковы намерения пса. Ты ранен, Виктор, и ты – очень легкая добыча. Он отогнал эти пугающие мысли и упрекнул себя. Пес просто любопытен и, возможно, чувствует, что человек для него не опасен. «Продать бы эту историю желтой прессе и удалиться от дел», – подумал он с горькой иронией, представив себе первую полосу таблоида, свой портрет с костылем на фоне леса, где его подкараулила «собака-убийца»: На вкладке должна быть собачья голова (подойдет любая порода), жуткий оскал, кровь со слюной вперемешку. Каков же будет заголовок? «Чу-довищная пытка: раненого профессора преследует в горах кровожадный питбуль!» Может, его даже пригласят на ток-шоу. Хоффман тряхнул головой – его совсем не радовал этот чер-ный юмор. Пес подполз поближе и лег на землю, как домашняя собака, терпеливо ожидающая хо-зяина. В голове у Хоффмана прозвенело что-то похожее на предупреждающий сигнал. Как ученый, он жаждал воспользоваться моментом и установить, наконец, что пес ведет незави-симую жизнь. Но пес действовал не как дикая собака, и Хоффман спрашивал себя: неужели он прошел через все это только для того, чтобы узнать, что собаку просто кто-то потерял? – Иди ко мне, мальчик. – Хоффман протянул руку, как будто в ней была еда, и призыв-но посвистел. – Иди сюда. Он говорил мягко, ободряюще, но пес попятился. Очевидно, испуган и недоверчив, и Хоффман подумал, что пес сейчас сбежит. – Ты боишься меня, да? Я тебя не обижу. Давай, иди ко мне. Несколько секунд он продолжал говорить, но пес не двигался: поза выражала подозре-ние и неуверенность, он смотрел на человека, не прижимая ушей и не виляя хвостом, давая понять, что понимает слова. Когда наконец Хоффман отступил назад, у него не оставалось сомнений – это не чей-то питомец. Это домашняя собака, живущая независимо от людей, от их пищи, крова и привязанностей. Пес просто любопытен, вот и все. Дамиан идеально под-ходит для его исследования. Вскоре совсем стемнело, и Хоффман мысленно вернулся к собственному удручающему положению. Он поднялся – нужно двигаться, бороться с Холодом, который уже проникал внутрь. Какой-то шорох – где же пес? Яркий золотой окрас в темноте превратился в серый – собака стала почти невидимкой. Хоффман отступил в испуге. Что за черт! Пес исчез. Затем вернулся. Затем снова пропал. Стараясь держаться подальше от чело-века, он куда-то вел его. Профессор на мгновение растерялся, но что еще оставалось делать – он пожал плечами и двинулся за собачьей тенью. Пес возникал из темноты снова и снова, всегда останавливаясь в нескольких шагах от человека. В полной темноте, под затянутым тучами небом идти Хоффману было очень тяжело. Через несколько минут он остановился перевести дух, опершись на ствол дерева. Да, попал я в переделку. Поблизости возник темный силуэт питбуля. Через секунду он прилег где-то в стороне от профессора. Хоффман, конечно, слышал истории о собаках, которые чувствовали, что че-ловек в беде, и помогали ему. Как бихевиорист, он слушал такие истории несколько отстра-ненно. Не отвергал их, но был далек от мнения, будто собаки – те же люди, только маленькие и покрытые шерстью. Действия собаки могут помогать человеку, это несомненно, но его ин-тересовали подлинные мотивы такого поведения. Отдохнув и немного подумав, ученый вынужден был признать, что он совершенно оза-дачен. Столь исключительному поведению не было причин. Будь пес просто любопытен, он вел бы себя гораздо осторожнее и не приближался бы к нему. Если же Дамиан – домашний пес, то почему не реагирует на дружелюбные жесты профессора? Каковы бы ни были мотивы собаки, профессор, дрожа от холода, был признателен жи-вому существу, которое так преданно вело его сквозь абсолютную тьму. Хоть собака и не-большая, уверял себя Хоффман, вид крепыша Дамиана заставит медведей и пум держаться от них подальше. Они снова двинулись вперед, но меньше чем через час Хоффману опять пришлось остановиться. Он был весь покрыт испариной и не имел ни малейшего понятия о том, где находится. Просто шел за мелькающей впереди собакой. У него был компас, но в темноте стрелку не разглядеть, а спичек он с собой не взял, рассчитывая только на дневной переход. – Я бы сейчас отдал пять – нет, семь лет жизни за чашку кофе, – произнес он в темноту, обращаясь к собаке. Дамиан подошел и улегся в ожидании так близко, что Хоффман мог ви-деть его очертания. Пес вздохнул и удобно пристроил голову на сложенных передних лапах. Не устраивайся слишком уютно, дружок, мне надо идти. Остывающий пот блестящим инеем холодил кожу. Где-то вдалеке слышался шум реки. Обнадеживает. Если река поблизости, можно идти вдоль русла и к утру добраться до лагеря. Отдохнув несколько минут, он поднялся, и пес опять побежал вперед, указывая путь. Еще около часа они двигались во мраке, ученый был весь в поту, но держался изо всех сил; пес терпеливо ждал его, затем медленно шел дальше, и так – снова и снова. Где-то далеко за полночь подлесок, сильно затруднявший путь, внезапно кончился, и профессор пошел быстрее. Осторожно ступая на больную ногу, он ощутил странное прикос-новение к бедру – что-то вроде ветки, но тверже, ощупал предмет руками и понял, что это туго натянутая веревка. Он громко рассмеялся. – Сукин сын! – воскликнул он. Он в лагере. Возле собственной палатки. Здесь его фонарь, трубка, кофе, аспирин и спальный мешок. Невероятная удача. Профессор оглянулся – где Дамиан? Прислушался, но ничего не услышал. Собака исчезла. – Дамиан? – позвал он в темноту. – Эй, парень, с меня причитается, – пробормотал он, забираясь под тент. Хоффман не видел собаку до следующего вечера. Он решил дать отдохнуть своей ло-дыжке дня три-четыре, прежде чем снова отправляться на поиски, и теперь сидел у костра, вытянув больную ногу, наслаждаясь одиночеством своей временной тюрьмы. Кроме корот-ких болезненных вылазок за дровами, ему больше нечего было делать – только сидеть, пить кофе и курить трубку. «Случаются вещи и похуже, чем вынужденный отдых», – думал он. Время тянулось медленно. Иногда пес приходил, фыркал, метил территорию вокруг костра, и Хоффман был благодарен ему за компанию. Дамиан приближался к костру шагов на два-дцать и ложился, как сфинкс, щурясь сквозь оранжевое пламя на человека: Следя за ним, Хоффман поражался сходству этой сцены с представлениями теоретиков, согласно которым современные представители семейства псовых – потомки волков, одомашненных человеком дюжину тысячелетий назад. Раньше он часто об этом задумывался. Но волки не подходили к кострам, так что подобная версия всегда казалась ему слишком примитивной. Что-то про-изошло – тридцать, сорок, может, даже пятьдесят тысячелетий назад – между человеком, си-девшим у огня, как он сейчас, и собакой, вышедшей из непроглядного леса, как Дамиан. Что бы там ни случилось, в результате у двух видов сложились уникальные взаимоотношения, которые продолжаются много веков. Дамиан, размышлял он, с его острыми купированными ушами и гладкой короткой шерстью, так же не похож на доисторического пса, как старею-щий, лысеющий биолог, потягивающий кофе и дымящий трубкой, не похож на первобытно-го человека. Но сама сцена заставляла задуматься о происхождении дружбы между челове-ком и собакой. Правда ли, что волки вышли из ночи, как эта собака, и постепенно свыклись с шумом, запахами и поведением приматов у костра? Или то были какие-то другие собачьи предки? Возможно, человек вел себя активнее, ловил диких собак и насильственно приручал их? Или их сплотило некое явление природы, о котором люди пока не подозревают? Виктор Хоффман как никто другой был знаком со всевозможными свидетельствами приручения собаки человеком и все-таки вынужден был признать, что не знает ответа. Про-явления симпатии со стороны дикого пса оставались для него загадкой. На следующую ночь пес пришел снова и снова лег у огня. На этот раз он смотрел на Хоффмана всего несколько минут, затем деловито свернулся клубком и уснул под морося-щим дождем. Хоффман решил не спать всю ночь, если потребуется, и непременно узнать, останется ли пес здесь до рассвета или уйдет раньше. Ему нравилось сидеть подле веселого пламени и курить. Туманная морось не в новинку опытному путешественнику. Искорки костра медленно уплывали в окружающую пустоту, к величественным серым стволам, окружавшим небольшую поляну. После полуночи дождь перестал, и воздух сделался таким прозрачным и тихим, что дым трубки Хоффмана парил в нем, словно серенькое северное сияние. Дамиан лежал, свернувшись клубком и уткнувшись носом в лапы. В очередной раз потянувшись за кофе, Хоффман заметил, как пес медленно приподни-мает голову и пристально всматривается в черноту леса. На несколько долгих секунд оба за-мерли: человек, чья рука застыла на полпути к термосу, и пес, еще лежащий клубком, но уже вытянув шею, с напряженным взглядом, неподвижный, внушающий суеверный страх. Затем из собачьего горла вырвалось рычание – звук был такой низкий, что Хоффман скорее ощу-тил его, чем услышал. Он прислушался – что же так встревожило пса? – и вскоре безоши-бочно различил сквозь треск сухих поленьев медвежье шарканье и кашель. Дамиан взвился. Он залаял, шерсть на загривке встала дыбом, хвост вытянулся, напряг-ся и стал похож на указку. Хоффман улыбнулся, расслышав беспокойство в голосе молодого животного. Будь Да-миан старше или имей он свою, строго определенную территорию, которую нужно охранять, он бы очертя голову бросился и на гораздо более крупного и сильного противника, подчи-нившись духу предков-охотников. А так он только предупреждающе лаял. Хоффман увидел, как на границе света и тени мелькнул медведь. Подросток. На мгно-вение ученый тревожно вперился в темноту в поисках его матери – с ней могли быть про-блемы, – но других зверей видно не было. Его беспокойство улеглось: он сознавал, что едва ли черный медведь попытается причинить ему вред. Однако зверь мог перевернуть все в ла-гере вверх дном в поисках еды. – Так, Дамиан, так, покажи ему, – тихо подбодрил он пса, – гони его отсюда. Дамиан взглянул на человека, затем вскинул голову и снова принялся лаять и рычать. Медведь убрался в гущу леса, прочь от странных запахов горящего дерева и табачного дыма, подальше от вонючего, шумного человека и его ужасной собаки. Наконец питбуль умолк, застыл и прислушался с явным вниманием. Из его горла вырывалось только глухое ворчание, словно он бормотал про себя угрозы, которые не успел высказать. Немного погодя он уселся, все еще настороженно поглядывая туда, где скрылся медведь, затем лег, но уши продолжали шевелиться – он охранял лагерь. И только ранним утром, холодным и сырым, когда первые солнечные лучи забрезжили в тускло-сером небе, Хоффман, замерзший и усталый, увидел, как пес встал, встряхнулся и потрусил в утренние сумерки. Ученый вернулся в палатку и проспал до полудня. Через четыре дня Хоффман решил, что может ходить. Развесив запасы еды на ветках, повыше от земли, он покинул лагерь, опираясь на большой еловый сук, – пришло время идти встречать студентов. Дамиан отсутствовал, как бывало обычно, если Хоффман не спал, но минут через десять ученый заметил собаку ярдах в ста позади себя. В миле от лагеря Дамиан остановился и уселся на тропе, глядя вслед уходящему Хоффману. Биолог мысленно отме-тил, что нужно будет сравнить местоположение собаки с границами ее территории, когда появятся такие данные, и, подняв на прощание руку, ушел за своими студентами.
siamm: Хоффман вернулся три дня спустя – за ним вереницей брели по тропе под непромокае-мыми накидками четыре студента с огромными рюкзаками. Стояла обычная для полуострова Олимпия погода – чудесный рассеянный сумрак и мелкий теплый дождик, что едва проникал сквозь заросли. Конец сезона полевых исследований. Поставив палатки и укрыв чувствительные приборы от дождя, Таг, Сьюзан, Сет и Де-вон первым делом собрали и установили ловушку для собаки. Животное следовало поймать, усыпить, взвесить, измерить, надеть ошейник с радиопередатчиком и пометить светящейся оранжевой краской, чтобы проще было наблюдать за ним в густом лесу. Хоффман предло-жил установить силки возле лагеря, где пес обязательно появится и где за ним легче будет присматривать. К тому же часто в силки попадали другие животные – еноты, например, или скунсы, а они близко к лагерю подходить побоятся. Когда закончилось обустройство лагеря, приготовили дрова для костра, собрали и ус-тановили силки, для Хоффмана началась самая приятная часть полевых работ. Лодыжка все еще побаливала, он сидел у огня, курил трубку и слушал споры студентов. В пляшущем све-те костра разгорались дебаты о том, как настраивать программное обеспечение для вычисле-ния границ ареала, кому какая достанется работа и какова статистическая достоверность свя-зи между сумеречной активностью и лунным циклом. Профессор редко вмешивался в дис-куссии – он получал удовольствие уже от того, что помогает ребятам развивать способности, от их энтузиазма, который с возрастом так трудно сохранять. Счастливый брак Хоффмана, к величайшему сожалению обоих супругов, был бездетным, так что теперь Виктор сдержанно тешил себя надеждой, что эти юные создания когда-нибудь добьются успехов отчасти благо-даря его чуткому руководству. Серьезные, вежливые, дружелюбные, они были его детьми. Наверняка они бы понравились Хелен. Пес появился поздно, часов в десять вечера. Первым заметил его мерцающие отражен-ным светом глаза Таг, ассистент Хоффмана, самый многообещающий его студент. Он был вспыльчив, склонен к лидерству, многие студенты недолюбливали его за то, что он был лю-бимчиком профессора. Как всегда, он сидел рядом с Хоффманом и теперь слегка прикоснул-ся к его руке, указывая на собаку. – О да, – тихо сказал Хоффман, – это он. Понимая, что не следует разговаривать слишком громко в присутствии настороженного зверя, Сьюзан тем не менее не сдержала удивления: – Ого, да это же питбуль! Хоффман кивнул. Никто не ожидал, что собака этой породы может выжить в лесу. Таг и Девон установили ловушку в семидесяти пяти футах от лагеря и положили туда сырого мяса. Устройство представляло собой длинную и узкую проволочную клетку, откры-тую с одной стороны. Войдя, пес наступит передними лапами на чувствительную пластину защелки. Дверца захлопнется, и он окажется в западне. Дамиан подошел к незнакомому предмету с любопытством, без страха, свойственного диким животным. Обошел его и приблизился к клетке сзади. Учуяв мясо, нетерпеливо уда-рил лапой по прутьям. С резким металлическим лязгом механизм сработал; и дверца захлоп-нулась. Очевидно, голодный, Дамиан принялся энергично рыть лапами землю под ней, пока, наконец, не сдвинул устройство на несколько дюймов и не добрался до выпавшего из-за прутьев гамбургера. Объев всю наживку, питбуль вопросительно взглянул в сторону лагеря, а затем ушел. Несколько мгновений все молчали, потом Девон заключил: – По крайней мере, он не боится этой штуки. – Нет, не боится, – засмеялся Хоффман. – Привяжи к задней стенке пластиковый ме-шок, чтобы он не видел, что внутри. Попробуем еще раз. Девон так и сделал, положил внутрь мясо и снова открыл дверцу. Идея сработала: пес кружил в поисках еды, запах которой его привлек. Найдя вход, осторожно влез внутрь. Люди наблюдали, как он тянул короткую мощную шею, пытаясь добраться до пищи без лишних движений. Шаг, второй. Они видели, как он смотрит себе под ноги – наверняка на металлическую пластину, закрепленную под углом на полу клетки. Пес медленно подался вперед, вытянул шею и слизнул мясо, не делая ни шага дальше. Покончив с едой, он так же осторожно поки-нул клетку и уселся рядом, глядя на исследователей, будто ждал дальнейшего развития со-бытий. – Эй, Девон, не заставляй его ждать, а то он не оставит тебе ни кусочка, – пошутила Сьюзан. Юноша фыркнул. – Он хорош, надо признать, чертовски хорош. Девон носил причудливую кожаную шляпу – для полного сходства с Робин Гудом ему не хватало только фазаньего пера на тулье. Теперь он решительно сдвинул шляпу на затылок так, что остальные, сидя у костра, только диву давались, как она еще держится у него на го-лове. Парень ушел, недовольно бормоча что-то, вернулся с куском мяса и крепко прикрутил его проволокой к задней стенке клетки. – Теперь мы знаем, что у него будет на ужин, а? – пошутил Хоффман, когда Девон вер-нулся в лагерь. Ждать пришлось совсем недолго. Дамиан снова вошел в круг света и приблизился к клетке. Осторожно переступив через металлическую пластину защелки, он задумчиво сжевал плохо закрепленные куски и аккуратно выбрался наружу. – Жаль, что наша экспедиция обходится без полевой кухни, а то бы мы устроили здесь отличную благотворительную столовую. Все засмеялись. Девон снова ушел и возвратился с большим куском вяленого мяса. Ему велели закрыть металлическую пластину листьями папоротника и еловым лапником. Стоя на четвереньках в клетке, молодой человек заметил мерцание собачьих глаз неподалеку и по-нял, что пес наблюдает за ним. – Доставка еды в номер, – сообщил он, – я освобожу ваше место через секунду, сэр. Девон выполз наружу и заново установил механизм, уверенный, что на этот раз он сра-ботает при малейшем движении. Все смотрели, Девон – затаив дыхание, – как пес неторопливо подошел к клетке и су-нул туда голову. Он учуял запах мяса, вошел внутрь и отпрянул назад, ощутив под лапой еловую ветку. Задел стенку клетки, и дверца с грохотом закрылась, стукнув его по голове и шее, пока он пятился. Дамиан посмотрел на клетку, на ученых, снова на клетку, затем подо-шел к задней стенке ловушки и стал раздирать пластиковый пакет, пока не вытянул из-под него мясо. За ним наблюдали молча – всем было и без слов понятно, что пес заслужил свой кусок. В тишине Девон поднялся, снова поправил шляпу (на этот раз сдвинув ее на лоб так, что ему пришлось запрокидывать голову, чтобы видеть), взял из рук Тага последний кусок мяса и направился к клетке. – Почему бы тебе просто не отдать ему мясо? – спросил Таг. – Избавишь себя от про-блем. Когда юноша приблизился к клетке, пес встал и отступил на несколько шагов. – Мы умнее тебя – я хочу, чтобы ты это знал. Неважно, что сейчас тебе так не кажется. Пес внезапно развернулся и исчез в темноте. В эту ночь он больше не приходил. – Ушел переваривать непривычно обильный ужин, – заключил Хоффман. Хотя на следующий день пес держался поодаль от ловушки, профессор и студенты без труда наблюдали за ним. Морось сменилась медным светом осеннего солнца, оно совсем не согревало воздух, день был восхитительный, но холодный. Из своего импровизированного укрытия они видели поваленное дерево, которое пес, похоже, считал своим домом. Они на-блюдали, как Дамиан наслаждался жизнью, или, как называл это Таг, «документировали его поведение». Дамиан отдыхал, свернувшись у бревна, когда внезапный порыв ветра швырнул сухой кленовый лист прямо ему под нос. Он резко дернул головой и сел. Лист замер, закру-жился на месте и быстро улетел. Пес бросился за ним, схватил и тут же потерял, сделал ку-вырок через голову, развернулся и кинулся в погоню снова. Казалось, он нарочно промахи-вается, позволяя листу ускользнуть, а затем опять ловил его зубами и лапами. – Он ведет себя как котенок, играющий с клубком, – заметила Сьюзан. Без видимых причин игра закончилась. Пес поймал кружащийся лист, схватил его и понесся бешеным галопом, выписывая неровные восьмерки. Лист потерялся в дикой скачке. С безумным оскалом, подобрав задние ноги, питбуль, казалось, убегал от невидимого пре-следователя, вычерчивая зигзаги по полю. Все прекратилось так же внезапно, как и началось, пес уселся и принялся чесать себя за ухом. Для людей, которые наблюдали за действиями собаки, стараясь оставаться незамечен-ными, время тянулось медленно, но для молодого пса это был долгий чудесный день: он иг-рал, охотился, спал, растянувшись под деревом в слабом свете солнца, снова охотился. Це-лый час провел в исступлении, выкопав четырех полевок – свою основную пищу, угостился останками оленя, попировал над мертвым ястребом, а после полудня отправился проверить речную отмель на предмет чего-нибудь съедобного. В тот вечер Дамиан бродил вдалеке от команды исследователей, без всякой цели. Он нашел останки оленя, брошенные охотниками, наелся до отвала и медленно двинулся к сво-ему логову. Вот почему он выжил в диком лесу. Уделом собак, потерявшихся или брошен-ных хозяевами, почти всегда была голодная смерть, но юный питбуль по счастливой случай-ности наткнулся на тушу убитого браконьерами оленя – так и выжил в первое время, а потом научился охотиться на мышей-полевок. Поздно ночью пес вернулся в окрестности лагеря и снова показался возле ловушки. Он не был голоден, но все же вошел в клетку, зная, что пищу нужно съедать всякий раз, когда ее находишь. Дверь клетки захлопнулась за ним, и он подпрыгнул, напуганный шумом. Он не пани-ковал – это не свойственно натуре питбуля, – но, когда понял, что заперт, на мгновение оце-пенел. Затем огляделся, обнюхал клетку и, не зная, чем еще заняться, смиренно вздохнул и улегся, ожидая, что же будет дальше. На рассвете первые лучи солнца пробились сквозь ветви и косыми полосками расчер-тили лужайку. Дамиан сел, заслышав звуки из палаток. Через некоторое время показались люди. Увидев его в клетке, стали показывать на него и звать друг друга, и по их голосам он понял, что они взволнованы. Человек, которого Дамиан определил как лидера группы, тоже вышел из своей палатки, и немного погодя все направились к ловушке. Дамиан чувствовал себя очень неловко. Люди приближались. Голос, Древний Голос крови и обычаев предков убеждал пса, что люди не причинят ему вреда, неким странным об-разом он принадлежит им. От какого-то очень глубокого чувства, однако, больно было, как от раны; он хотел к ним, хотел слышать Их голоса, отдающие команды, хотел, чтобы они гладили его. Голос говорил, что он должен быть с ними. Они позаботятся о тебе, – шептал Голос. Но голос опыта говорил иначе – громко, пронзительно и настойчиво. Напоминал обо всем, чему научился пес: людей нужно избегать, они внушают страх и могут причинить боль. Исследователи подходили все ближе, а он не мог убежать и вертелся волчком, вспоми-ная прошлые столкновения с людьми. Они пугались его широкой пасти и внушительного ви-да, швыряли в него камни, кричали, даже иногда стреляли. Все его попытки сблизиться с людьми ни к чему не привели. Поэтому теперь он смотрел на людей, разрываясь между стра-хом и желанием быть с ними. Люди окружили клетку, и он поднялся, глядя на них. Его бульдожья душа не позволяла рычать и огрызаться. Он был напуган, но не смел причинить вреда человеку, чтобы защитить себя. Его древний род всегда преданно служил людям. Он вжался в угол клетки и ждал, что они будут делать. Девушка достала шприц и попыталась ввести в бедро псу транквилизатор. Пробовала несколько раз, но Дамиан вздрагивал, игла гнулась. Ему опять делали больно. Псу было страшно. Люди все-таки причиняют боль. Он бросился к выходу, пытаясь проломить клетку. Ему хотелось одного – сбежать и впредь держаться от людей подальше. После нескольких неудачных попыток Сьюзан передала шприц Хоффману. Тихий го-лос профессора не успокоил Дамиана: он видел, как тот опять заносит над ним эту ужасную палку. Пес не ожидал, что этот человек может причинить ему боль, но теперь запомнил, что Виктору Хоффману доверять нельзя. Быстрым движением Хоффман ввел иглу в бедро соба-ки. Дамиан извернулся и вцепился в жалящий прут, но было поздно. Когда снотворное подействовало, студенты осторожно вытащили собаку из клетки. Обмякшее тело уложили на брезент и взвесили на маленьких рыболовных весах, которые держали Сет и Девон. – Шестьдесят два фунта, – записала Сьюзан. Дамиана уложили на землю, измерили и тщательно осмотрели. Сет сходил в лагерь и вернулся с радиоошейником. Теперь они всегда будут знать, где находится пес. Широкий ошейник с тяжелым блоком питания едва уместился на короткой шее питбуля. Пока Сет за-креплял ошейник, Таг обрызгал бока питбуля оранжевой флуоресцентной краской, чтобы тот не терялся из виду в густом подлеске. – Отлично, закрываем закусочную, – скомандовал Хоффман, – пусть собачка живет своей жизнью. В тот же вечер, когда солнце опускалось за темные силуэты гор, Дамиан сидел у реки, втянув голову в плечи, и думал. Люди, наблюдавшие за ним, усомнились бы, что к псу при-менимо слово «думать», но он тем не менее пребывал в задумчивости. Ученые разбирались в собаках не так хорошо, как им казалось. Дамиан не приближался к лагерю. Он был питбулем, его род славился храбростью, но сегодняшние события потрясли его до глубины души. Когда снотворное лишило его воз-можности двигаться, но не сознания, он впал в настоящую панику. Люди смеялись и разго-варивали, распоряжаясь его телом. Наркотическая дезориентация только усилила его ужас. Так что теперь, вдали от человеческих рук, он печально размышлял о том, чему научился за этот день. Держаться подальше от людей. Эта мысль опустошала его душу. Он нагнул голову к воде, но не смог до нее дотянуть-ся. Ужасный тесный ошейник мешал ему. Пришлось встать и войти в воду по плечи, чтобы окунуть морду. Он уже пытался снять ошейник, потратил много часов, но только натер шею. Теперь он просто смирился, хоть и не мог привыкнуть к неудобствам. Утолив жажду, он постоял еще немного в сгущающихся сумерках, вглядываясь в сине-зеленую воду. Он не помнил своего детства, но в глубине памяти еще теплились радостные воспоминания о том, как он бежал вслед за человеком. Но там было и другое – приступ ле-дяного ужаса, что сковал его, когда он понял, что потерял тех людей. Теперь, стоя в ледяной проточной воде, Дамиан чувствовал дрожь в желудке и пытался излить боль одиночества в безмолвном вое. Он не мог, не мог примириться с тем, что должен избегать тех, к кому стре-мился всем своим существом. Он стал плохо спать и уже не мог охотиться. Иногда удавалось выкапывать полевок, но большинство грызунов ускользали от его челюстей. Прыжки, прежде легкие и стремитель-ные, стали теперь неуклюжими. Первую неделю он продержался, доедая останки оленя, но не он единственный в лесу питался падалью. Через некоторое время от оленя ничего не оста-лось, кроме разбросанных костей, и пес испытал голод – настоящий, впервые с того дня, ко-гда очутился в лесу один. Каждый вечер после неудачной охоты он тщетно пытался уснуть, свернувшись клубком, – ошейник мешал изгибать шею, и пес лежал, раздраженно моргая. Когда голод усилился, Дамиан решился вернуться к лагерю. Страшные, непредсказуе-мые, люди все-таки были источником пищи. Он был истощен. За пятнадцать дней жизни с ошейником он сильно потерял в весе. Теперь пес часто сидел с горящими глазами, измож-денный и безмолвный, в дюжине ярдов от кухни, истекая слюной. Отчаяние добавило ему дерзости. Ночью под проливным дождем, когда капли молоти-ли по брезентовым тентам, заглушая прочие звуки, он вошел в лагерь. Студенты и профессор спали. Он направился прямиком туда, где люди готовили пищу, и набросился на тщательно уложенные Сетом припасы – жадно проглотил брусок масла и несколько яиц, разгрыз пла-стиковый контейнер, съел сухую овсянку и ушел, только когда уже ничего не смог найти. Той ночью он уснул возле своего бревна, довольно облизываясь. Когда утром в лагере обнаружили разрушения, произведенные Дамианом, никто не за-подозрил, что причиной тому был ошейник. Хотя по крайней мере один исследователь, Таг, мог бы догадаться. До встречи с Хоффманом он целый год изучал популяцию диких гусей на Великих озерах. Дюжину птиц окольцевали, надев им на шеи пластиковые цилиндры с но-мерами. Десять гусей погибли в первую же зимнюю ночь: болото затянуло льдом, и цилинд-ры примерзли. Ученые нашли мертвых птиц в окружении стаи – гуси не хотели бросать по-гибших товарищей. Эта история завершилась скандальной статьей в местной газете, и Таг старался ее не вспоминать. И вот теперь, когда люди заметили, что пес голодает, они решили, что жизнь его при-ближается к естественному концу. Они с сожалением говорили о скором завершении проек-та. Всем было жаль собаку, но они же ученые, «нельзя позволять излишней сентиментально-сти нарушать естественный ход вещей». Поэтому студенты спрятали подальше запасы еды и продолжили наблюдение. Прошло несколько дней. По утрам уже шел резкий холодный дождь со снегом. Дамиан питался в основном оленьим пометом и травой. Он весил всего пятнадцать фунтов, шкура на выступающих ребрах и бедренных костях натянулась, голова походила на череп. Пес быстро уставал и большую часть дня просто сидел поблизости от лагеря и смотрел на людей. Когда рези в животе становились нестерпимыми, он в полном отчаянии уходил искать олений по-мет. Наконец пришло время, когда Дамиан, как многие домашние (и некоторые дикие) жи-вотные, понял, что должен идти к людям. Он не был знаком с концепцией «невмешательства в естественный ход вещей», он только знал, что ему очень плохо, а интуиция подсказывала, что люди могут помочь. Голос звучал недвусмысленно, хоть и без объяснений. Дамиан знал, что люди в лагере, если захотят, могут накормить его и согреть. И дать еще кое-что, обещал Голос. Что-то неуловимое, чего Дамиан еще не мог понять. Твое место рядом с людьми. И он пошел к ним. Он не знал, как его примут, и пошел из темноты на свет угасающего костра с опаской, но и с достоинством, свойственным лишь немногим собакам. Таг заметил его первым и обратил внимание Хоффмана – все остальные уже разошлись по своим палат-кам. Сквозь огонь Дамиан видел их лица: суровый пожилой мужчина с высоким лбом и тон-ким прямым носом и молодой человек, коренастый, с круглым лицом и Соломенными воло-сами. Пес смотрел на старшего и медленно приближался к нему. Он шел робко, на полусо-гнутых лапах, но смотрел Хоффману прямо в глаза. Дамиан хотел сказать ему, что болен, голоден, умирает. В том, что случилось с ним, виноваты эти люди, но Дамиан их почему-то не осуждал. Пес подошел к профессору на пять футов, сел. Его спокойные карие глаза не отрыва-лись от человека. Хоффман встретил его взгляд и снова увидел Доисторического Пса – и вспомнил, как Дамиан вывел его из леса в ту ночь, когда профессор подвернул ногу. Таг смотрел по очереди на обоих. Как всякий любимчик, он решил, что должен спасти проект. Он заметил, как нахмурился профессор, когда встретился взглядом с собакой. Все трое замерли, словно в немой сцене, костер мягко шипел и потрескивал, а едва моросивший дождь, казалось, что-то шептал величественным серым деревьям. Наконец Таг решился. Он вскочил, закричал на пса и пошел, угрожающе размахивая руками, прямо на него. Дамиан развернулся и мгновенно растворился во влажной холодной тьме. Таг почувствовал, что немедленно должен что-нибудь сказать. – Нужно получше спрятать еду. Профессор на Тага рассердился, но взял себя в руки и только очень тихо вздохнул. – Ты прав, – ответил он. Они просидели в молчании еще четверть часа, затем Хоффман, поняв, что Таг не даст ему побыть одному, ушел к себе в палатку. Дамиан проснулся прозрачным морозным утром. Его разбудило какое-то странное, не-привычное ощущение. Он не заметил ничего необычного – ни звуков, ни запахов, – но бес-покойная дрожь в теле заставила его подняться. Как всегда, первая мысль была о еде. Све-жий воздух доносил запахи костра, кофе и готовящейся каши. Он бессильно поплелся к ла-герю. Его ожидал сюрприз. Он уселся на привычное место, тупо глядя на людей. Они свора-чивали лагерь. За какой-то час они собрались, сложили оборудование под брезент возле по-валенных деревьев и ушли. Дамиан, слишком ослабев, чтобы следовать за ними, просто смотрел, как они уходят. Он и раньше натыкался на брошенные стоянки и знал, что нужно делать. Дождавшись, когда последний человек скроется в чаще, он принялся исследовать каждый дюйм лагеря. Искал еду, но ничего не нашел, кроме горстки рассыпанного кофе. Он обнюхал ее с сомнением, но все же слизал. Потом уселся посреди пустого лагеря и глубоко вздохнул. Он сидел так довольно долго, пока к нему не вернулось то странное ощущение. Воздух налился тяжестью, словно небо давило на него. Пес беспокоился и не знал, что делать. Стоял прекрасный ясный день, но он чувствовал, что должен найти укрытие. Однако ощущение было смутным, муки голода возобладали. Сначала нужно найти еду. По радио сообщили о приближении урагана – из-за этого Хоффман и свернул лагерь. При шквальном ветре, довольно редком в этой части штата, в лесу становилось небезопасно. Профессор решил прервать наблюдение, пока опасность не минет. Они пополнят запасы еды и вернутся. После полудня Дамиан добрался до того склона, где Хоффман наблюдал за его потеш-ной охотой на сурков. Ветер налетал с горы резкими холодными порывами. Сурки свистели и насмехались, но пес какое-то время не двигался, тупо уставясь на них. Затем с явным уси-лием заставил себя сдвинуться с места и направился к ним. Сунув голову между камнями, где только что исчез сурок, он учуял дразнящий запах грызуна. Если бы пес мог пролезть немного дальше, он бы его достал. Его дыхание участи-лось от мысли о теплой крови, стекающей с языка, о мягкой, податливой плоти. Он должен его поймать. Дамиан просунул голову глубже, развернув плечи, коробка на ошейнике с рез-ким скрежетом царапнула гранит. Бесполезно, до зверька не добраться. Запах дразнил пса, приводил в бешенство. Он дико извивался, пытаясь проникнуть в расщелину еще хоть на не-сколько дюймов. Но ничего не получалось – слишком широкие плечи. Дамиан в изнеможе-нии принялся пятиться, выгибая спину, скреб задними лапами по скользким камням, пытаясь найти опору, – все тщетно. Он застрял. Громоздкий ошейник попал в проем между камнями, и когда пес развернулся, ошейник заклинило. Дамиан не стал паниковать и продолжал попытки, уверенный, что скоро сумеет осво-бодиться. Он боролся еще несколько минут, но ошейник плотно застрял в расщелине. Обес-силенный, пес приник к камням, задыхаясь. Он лежал, терпеливо восстанавливая силы для следующей попытки. Шесть дней спустя Хоффман с группой вернулся в лагерь. Ураган оказался жестоким, порывы шквального ветра достигали ста миль в час на побережье, поваленные деревья ме-шали идти. Таг и Девон прокладывали путь, профессор, прихрамывая, шел последним. Они потратили целый день, чтобы добраться от укрытия до лагеря, в сумерках снова натянули тенты, приготовили легкий ужин и забрались в спальники. Все слишком устали, чтобы ду-мать о поисках собаки. На следующее утро Сет проснулся первым и вылез из палатки. Быстро прогулялся до ручья, окунул коротко стриженную голову в ледяную воду. Вернувшись, подключил обору-дование и поймал слабый сигнал откуда-то с северо-северо-запада от лагеря. За завтраком студенты сидели вокруг костра, пили обжигающий кофе и чай и обсуждали, можно ли через бурелом добраться до того места, откуда шел сигнал. – Наверное, пес погиб, – сказал Девон, – он не двигается. Хоффман кивнул: – Думаю, так и есть. Нужно найти его сегодня или завтра, смотря как далеко он забрал-ся. Как бы там ни было, нужно торопиться. Собирайтесь. Они провели в лесу часа три – продирались сквозь заросли, перебирались через пова-ленные стволы. Слабый сигнал не исчез и не переместился; никто больше не сомневался, что пес погиб. После полудня они выбрались из леса на каменистый склон. Хоффман узнал это место. – Здесь сигнал сильнее. Он где-то рядом, – сказал Сет. Хоффман молчал. Хмурое серое небо наваливалось на вершины безрадостных гор. Во-круг ни шевеления. Даже сурки куда-то пропали. Но тут он заметил тело пса. – Туда, – махнул он рукой, – он там. Студенты посмотрели в ту сторону и увидели золотистую с черными полосами фигуру. Головы не было видно за камнями. Даже издалека становилось ясно, что пес умер от исто-щения. – Похоже, он там висит довольно давно, – заключил Таг. Они стали карабкаться по склону. – День благодарения будем отмечать дома, – сказал Девон без всякого выражения. – Что за ошейник! – восхитился Сет, когда они подошли поближе. – Посмотрите, голо-ва в дыре, но сигнал слышно даже в лагере. Мощная штука. – Ого, – воскликнула Сьюзан, подойдя вплотную к собаке, – посмотрите: он действи-тельно застрял. Не смог выбраться из-за ошейника. Они сгрудились вокруг тела, разглядывая его. – Вот почему он погиб, – продолжала Сьюзан, стягивая светлые волосы резинкой, – ошейник зацепился, и у него не хватило сил освободиться. Господи, никогда не видела такой тощей собаки. – Он старался. Видите кровь на плечах? Он действительно пытался снять его, но если уж я надеваю ошейник, он держится крепко. – Да, твоя мамочка гордилась бы тобой, Сет, – ответил Таг. – Может, ты вытащишь его, чтобы нам не пришлось разрезать ошейник? Сет встал на колени возле тела и заглянул в расщелину. Протянув руку, он ухватил пса за шею, собираясь снять ошейник. От прикосновения тело пса конвульсивно вздрогнуло, задняя нога медленно подтянулась к животу. – О господи! – изумленно выдохнула Сьюзан. – Он жив! Сет отпрянул, бормоча ругательства, и вскочил. Его смуглое лицо побледнело. – Не может быть, ребята. Не может быть. Хоффман опустился на колени, обхватил пса за грудь между лапами. – Есть пульс, – сказал он, подняв брови, – я не думал, что он протянет так долго. Все молчали. Момент был неловкий, все избегали смотреть друг другу в глаза. Профес-сор поднялся. Все смотрели на холодное, истощенное тело у его ног. – Ну и что будем делать? – спросил Девон. – Может, я все же сниму ошейник?.. – Сет замолчал. – По крайней мере, надо вытащить его оттуда, – ответил Девон. – Для науки это уже вряд ли имеет значение. Сет взглянул на Хоффмана, тот медленно кивнул. Тогда Сет снова опустился на колени, пролез в расщелину – намного осторожнее, чем в прошлый раз, – и потихоньку стал поворачивать голову пса, пока не вынул ошейник из ды-ры. Он положил собачью голову на большой плоский камень, поморщился и вытер ладони о штаны. – Черт, взгляните-ка. Пытаясь освободиться, пес начисто содрал себе кожу, кровь и гной налипли на ремень ошейника. Лежа на камнях, в холоде горного воздуха, он так ослаб, что даже не мог дрожать – только судорожно дергался время от времени. Почти скелет с жутким черепом, в котором вяло перекатывались два карих глаза, едва скользя по лицам людей. Несчастное создание ог-лядело всех, а затем, словно усилие было слишком велико, глаза снова закрылись. – Надо же, – смущенно пробормотала Сьюзан. – Мне кажется, пора избавить его от мучений, – тихо сказал Девон и поднял с земли шляпу. Прежде чем надеть ее, он взъерошил себе волосы. Хоффман глубоко вздохнул: – Не надо, оставим это природе. Мы здесь только для того, чтобы наблюдать, и не должны ни во что вмешиваться. Завтра вернемся и зафиксируем смерть. Они шли друг за другом в полном молчании до самого лагеря. Вечером поужинали и хмуро сидели у костра. У каждого и раньше бывали случаи, когда животные гибли во время исследований – довольно типичная ситуация, что уж там горевать. Но они сидели у огня, в теплых свитерах, и мысли об умирающей на холодном каменном склоне собаке не распола-гали к разговорам. – Он уже, наверное, умер, – произнес Девон из-под шляпы, нарушив молчание. – Надеюсь, – ответил Хоффман. – До утра ему не дотянуть. С рассветом Хоффман, Сет и Таг отправились снять с собаки ошейник и зафиксировать смерть. Сьюзан и Девон остались сворачивать лагерь, чтобы уйти сразу после возвращения профессора. Упаковали вещи и оборудование. Девон достал последнюю заначку и свернул косяк, который они со Сьюзан выкурили, сидя на бревнах вокруг потухшего костра. Услы-шав шаги, они оглянулись и увидели, как Хоффман и Таг раздвигают ветки, а следом за ними идет Сет. На лице профессора застыла сконфуженная улыбка. Сет тащил на плечах полоса-того пса.
siamm: глава 2 Телевидение и мир компьютеров – огромная пустынная страна теней. Смотрите на то, что может ответить вам взглядом, или на то, что исполнено глубокого смысла, – это успокаивает глаза и развивает остроту зрения. (Джон О'Дононхью) Проходя по коридору исследовательского центра, Элизабет Флетчер заметила, что дверь одного из боксов открыта, хотя по инструкции должна быть заперта. Она решила ее закрыть и на всякий случай заглянула внутрь – проверить, нет ли там кого. Она увидела двоих мужчин и одного узнала – доктор Джозеф Севилл, ветеринар, полу-чивший докторскую степень за исследования в области психологии и поведения животных. Лаборантка, помогавшая ей в первый день, рассказала, кто это. Увидев его сейчас, она смутилась и отступила в коридор. Но было поздно – он ее заме-тил. – Эй вы, там. Заходите. Это «вы, там» ей совсем не понравилось. Лаборантка, что показала ей Севилла три дня назад, назвала его «бессердечным ублюд-ком» и добавила, что он обращается со студентами и лаборантами хуже, чем с животными. От него стоит держаться подальше. Великолепно. Она снова заглянула в бокс. – Вы это мне? – прошептала она. Мужчина посмотрел на нее. Глаза светлые, ошеломляюще серые, волосы – коротко стриженные, черные. Рядом стоял молодой блондин с решительным, как у прыгуна с вышки, взглядом. – Да, вам. Подойдите сюда. Она переступила через порог и остановилась. – Мне нужно, чтобы вы почистили эту клетку. Приступайте. Элизабет растерялась. Она училась в медицинском колледже и в недалеком будущем собиралась пойти по стопам отца и деда. Оба, хирурги-кардиологи, работали в университете. Однако, взглянув на свои потертые джинсы и бесформенную футболку, она подумала, что выглядит, как уборщица. Под пристальным взглядом мужчины она вдруг смутилась. На док-торе были синяя рубашка, черный галстук, серые брюки с идеально отутюженной складкой, поверх – лабораторный халат. Молодой человек был в белоснежной рубашке без воротника и безупречно чистых джинсах. В сравнении с ними Элизабет казалась себе просто замарашкой. В манерах Севилла было нечто такое, что она не решилась возразить. Она устроилась сюда всего три дня назад и не хотела неприятностей. Никто не знал, что она здесь работает, – только Ханна. Она же и предложила Элизабет поработать хендлером. Элизабет предпочитала не высовываться. Узнай отец, что она тратит драгоценное время учебы на «игры с животны-ми», как он это называл, – пришел бы в ярость. Она никогда не чистила собачьи клетки – это не входило в ее обязанности, – но сейчас отказаться не могла. Молодой человек опустился на колени, открыл дверцу в блок интенсивной терапии – камеру из металла и плексигласа – и мягко выкатил оттуда каталку с животным. Темноволо-сый доктор наблюдал за ним, держа в руках желудочные зонды для кормления и три шприца на 60 кубиков, наполненные коричневой жидкостью. Когда Элизабет подошла ближе, он обернулся. – Чем вы собираетесь ее мыть? – Голос его звучал мягко, но тон не оставлял сомнений в том, что он считает ее идиоткой. – Ой, простите, – промямлила Элизабет и вышла. Она понятия не имела, что делать. Ее работой было гладить и удерживать животных при лабораторных исследованиях, чтобы они не сопротивлялись. Хендлеры работали добро-вольно, помогая ухаживать за животными, как того требовали экологические организации. Платили добровольцам совсем мало, но работа была несложной: приучать животных к ру-кам, играть, ухаживать за ними в любой зоне университета, исключая те случаи, когда на клетке или двери лаборатории висел запрещающий знак. Элизабет должна была носить кар-точку хендлера поверх одежды, и ей не разрешалось давать животным еду, воду, как, впро-чем, и любые другие вещества и предметы. Она должна была подчиняться всем указаниям ученых и персонала и мыть руки специальным дезинфицирующим гелем, который ставили возле каждой клетки. Однако уборка клеток вроде бы в обязанности хендлера не входила. Элизабет решила найти того, кто подскажет ей, как поступить. Она не станет ни о чем спрашивать у этих дво-их уродов. Увидев старшего лаборанта – пухленькую светловолосую девушку, с которой они вчера здоровались, – она торопливо заговорила: – Здрасьте, простите, мне велели почистить клетку, вон там один тип, а я не уверена, что должна это делать. Старший лаборант приветливо переспросила: – Чистить клетку? Кто тебе сказал? – Мне сказали, его зовут Севилл. Лицо девушки застыло. – Все ясно. Он наверняка там курил. – Я не видела. – Ну, он делает все так, как ему удобно, нарушает все правила и ждет, что все будут пе-ред ним пресмыкаться. Никто не должен просить тебя чистить клетки – ты просто хендлер, и все, понятно? – Да, конечно. Отлично. – Хочешь, я уберу клетку за тебя? Элизабет смотрела на эту милую девушку и чувствовала себя ужасно. Она не собира-лась никого просить, чтобы за нее почистили клетку. Она же не принцесса. – Нет, спасибо, это нетрудно, правда. Все нормально. – Ладно, но не думай, будто ты должна это делать. Эти ребята отлично об этом знают. Там бокс интенсивной терапии, да? Элизабет кивнула. – Если собираешься этим заняться, возьми ведро с дезинфектантом – в розовой упаков-ке, вон за той дверью, швабра в ведре, и там же полно тряпья, если будет много грязи. Засо-вываешь руку, вот так, сгребаешь все тряпкой и вытаскиваешь, понятно? – Да-да, спасибо. Большое спасибо. Она взяла ведро и вернулась в бокс. Мужчины стояли на коленях на полу возле пса. Она увидела только спину животного, и у нее от изумления перехватило дыхание. – Что с ним случилось? – выдохнула она. Это был скелет, покрытый шерстью. Она ни-когда не видела ничего подобного. Неужели он жив? Ее лицо невольно исказила гримаса от-вращения, но она не могла отвести взгляд от этого собачьего призрака. Мужчины ее не заме-чали. Юноша прижимал слабо сопротивлявшегося пса к полу, а доктор вставлял трубку в горло животному, затем быстро подносил к трубке шприцы с жидкостью, привычным дви-жением выдавливал содержимое, удерживая трубку между челюстями собаки. Севилл огля-нулся лишь однажды, посмотрел на нее и многозначительно кивнул в сторону клетки. Она поняла. Клетка пса представляла собой переносную камеру интенсивной терапии. Передняя стенка была из плексигласа, а пес лежал на пластиковой подстилке с подогревом. Подстилка была вся в моче, жидких фекалиях и рвотных массах. К горлу Элизабет подкатил ком, но за-тем она решилась. Что же случилось с собакой? – думала она. Какие опыты могли привести ее в такое со-стояние? На нее же невозможно смотреть. Элизабет была возмущена, но вместо жалости чувствовала отвращение. Она мыла клетку и прислушивалась к разговору мужчин за спиной, пытаясь понять, как пес оказался в таком состоянии. Севилл поднялся с колен. – Принеси мне нормосол Р, Том, и трубку второго размера. – Хорошо. Что-нибудь еще? – Да, еще шприц на 35, или нет, лучше на 60 кубиков с иглой номер 18. Краем глаза Элизабет видела, как молодой человек вышел из комнаты. Доктор остался. Он достал из кармана маленький шприц, снял зубами колпачок и ввел иглу в бедро собаки. Потом закрыл шприц и убрал его обратно в карман. Теперь пес боролся активнее, и человек прижал коленом забинтованную шею пса, чтобы удержать его на полу. – Ты закончила? – спросил он Элизабет. – Думаю, да. – Она пожала плечами. – Может, не идеально, потому что... – Она смеша-лась и умолкла, чувствуя себя глупо. – Подойди сюда. Она нерешительно двинулась, боясь сделать что-нибудь неправильно и рассердить мужчину. Собака отвратительно извивалась, и Элизабет остановилась. – Ближе, – позвал он ее, одной рукой поглаживая пса по голове, а другой схватив за морду. – Подержи ему голову, вот так. Держи голову. Скривившись, Элизабет повторила его движение, удерживая голову собаки и отстра-нясь от нее как можно дальше. – Господи, – выдохнула она, – какая гадость. Мужчина достал маленькие ножницы и быстро срезал грязную повязку с собачьей шеи. Кожа под бинтом была содрана, из раны сочилось. Элизабет уставилась на пса. Он задрожал и отчаянно задергался. Возможно, ему было холодно на полу, или, скорее всего, подумала Элизабет, он до ужаса боялся ее и доктора. Она терялась в догадках, кто мог сотворить такое с собакой – может, именно этот человек? Он выглядит довольно противным, думала она. Доктор бинтовал шею пса, прижав его коленом к полу. Голова животного все это время была повернута в сторону. Элизабет наклонилась, пы-таясь разглядеть морду собаки и не помешать доктору. Пес, придавленный к полу мужским коленом, поднял на нее глаза. Они смотрели друг на друга. – Ого. Она прошептала это так тихо, что мужчина ее не услышал. Глаза у собаки были ма-ленькие, насыщенного золотисто-коричневого цвета, с черным ободком и мягкими лучисты-ми зрачками. Глаза впились в нее – совсем не похожие на человеческие, но она увидела в них что-то очень личное, чего никак не ожидала встретить у животного. Пес смотрел на нее, и ей захотелось узнать, что он о ней думает. Что он увидел в ее гла-зах? Она отвела взгляд первой. В доме у нее никогда не было животных, поэтому она не знала, как с ними обращаться. Много лет отец категорически отказывал ей, когда она просила завести котенка или щенка. Он не хотел об этом даже говорить. Его непреклонность казалась странной – обычно он ни-чего ей не запрещал. Элизабет решила подождать, мечтая, что когда-нибудь заведет столько собак, сколько захочет. Некоторые ее друзья держали дома собак, но в основном то были мелкие декоративные создания: они боялись ее и тявкали из-под дивана. Их она не любила. Ей нравились большие собаки, лайки и доберманы, – собаки, похожие на эту. Когда в ней просыпался дух противоречия, она представляла себе целую свору лаек, которая однажды увезет ее отца на эскимосских санях. По иронии судьбы Элизабет чаще всего встречала собак в кардиологической лаборато-рии отца. Но он не разрешал ей играть с ними. Для него собаки были всего лишь механизма-ми, требующими изучения, объектами, на которых можно испытывать новые интересные ме-тодики. В результате чаще всего она видела не собаку, а неподвижное, задрапированное тело с зияющей, пульсирующей раной, в кровавых тампонах, со свисающими по краям зажимами, – оно лишь отдаленно напоминало очертаниями собаку. Иногда высовывались лапы, привя-занные к V-образному столу. Иногда, заглядывая в отцовскую лабораторию, она видела и других собак. Те лежали в стальных клетках, помеченных датами операций и процедур; со-баки смотрели на нее безразличными и мутными от страданий глазами. Вот почему она стала хендлером. То был шанс быть рядом с собаками, заботиться о них и гладить их по голове, не чувствуя на себе тяжелого взгляда отца. – У него есть имя? – спросила она врача, когда он закончил накладывать повязку и зна-ком велел отпустить голову пса. Элизабет понимала, что глупо спрашивать об этом у иссле-дователя, и сама удивилась собственной дерзости. – Имя? – Казалось, его позабавил ее вопрос. – Хм. – Спроси у Виктора Хоффмана, это его песик, – криво усмехнулся он. Том вернулся в комнату, держа в одной руке банку с раствором, в другой – большой шприц. Элизабет отошла в сторону, пока что не желая уходить. Непонятно зачем, но ей хо-телось узнать, что они собираются делать с этой собакой, у которой такие странные, вырази-тельные глаза. Она видела, как Том наполнил шприц раствором, передал его доктору, а сам крепко держал собаку, пока Севилл вводил жидкость под кожу. Эту операцию они проделали несколько раз. Затем положили пса обратно в бокс реанимации, собрали инструменты и ушли, не ска-зав ей ни слова. В полной тишине она пристально разглядывала пса в металлической клетке. Он лежал на боку, как его оставили люди, и смотрел на нее. Слишком слабый, чтобы даже голову под-нять. Сначала ей показалось, что в его взгляде сквозит жестокость, но потом она поняла, что это всего лишь равнодушие. Другие подопытные собаки всегда стремились привлечь ее вни-мание. Бешено виляли хвостами, глаза их светились обожанием, они хотели общаться с ней, и было видно, что им скучно. А этот пес к ней ничего не чувствовал. Она не понимала, спо-собен ли он вообще кого-нибудь полюбить. На вид такой свирепый, дикий – короткие заост-ренные уши, широкая пасть. И невозможно худой. В контрасте с угрожающей внешностью его беспомощность казалась особенно трогательной. Она смотрела на него, а он следил за ее взглядом спокойными карими глазами. Ей так хотелось понять, о чем он думает. Элизабет очень мало знала о собаках, поэтому не могла сказать, был ли его взгляд каким-то особенным. Кажется, между ними что-то происходит, но это никак не вязалось с тем, чему ее учили. Все, что она знала о собаках, рассказал ей отец. Элизабет выросла в благоговейной уве-ренности, что ее отец знает все. Он был выдающийся человек, и она ни разу не усомнилась в том, что он говорил о собаках. Кроме того, она знала, что многие люди держат дома собак, а ее отец – нет. И в то же время она понимала, что он любит животных. Впервые, глядя на по-лосатого питбуля, она подумала: отношение отца было защитным механизмом, который По-зволял ему экспериментировать на собаках. Пес поднял голову и посмотрел на нее. Она увидела, каких усилий стоило ему это про-стое движение, заметила, как покачивается голова, когда он настороженно ее разглядывает. Элизабет поняла: пес думал, что она может причинить ему боль, как те двое мужчин. – О, не волнуйся, я не сделаю тебе больно, – сказала она очень тихо, почти про себя. Пес опустил голову. Глаза его были полуприкрыты. Она не знала, понял он ее интона-цию или просто был слишком измучен. Элизабет почти ничего не знала о собаках – только то, что читала в книгах. Собаки, вспоминала она, реагируют на стимулы и живут только настоящим, не способны испытывать эмоции, боль и осознавать окружающий мир, как люди. Так утверждал ее отец, и так говори-лось в книгах – написанных, должно быть, специалистами. Собаки для нее были такой же загадкой, как если бы она наткнулась на лежащего по-среди пшеничного поля инопланетянина. Она снова удивилась, как могла собака так ото-щать; потом вспомнила про Виктора Хоффмана и решила, что он мог бы зайти проведать пса. В последний раз взглянув на истощенное тело, она повернулась и вышла из комнаты. До конца ее смены оставалось еще двадцать минут, но она переоделась и вышла из зда-ния, которое в шутку называлось ЦПИ . Встреча расстроила Элизабет, и она больше не хотела иметь с собаками дела. Оказав-шись на улице, девушка глубоко вдохнула осенний воздух и обругала себя глупой гусыней – так переживать из-за какой-то собаки! Но отвлечься не удавалось. Она решила пройтись и для разнообразия подумать о своем дне рождения. Ей скоро двадцать, она поступит в уни-верситет и будет учиться на врача. Здесь учился и работал ее отец – и дедушка тоже, пока не ушел на пенсию. Элизабет ощутила легкое раздражение – оно возникало всякий раз, когда она думала о медицинском факультете. Последние десять лет она готовилась стать врачом, как два поколения Флетчеров. Другие профессии даже не рассматривались. Ее подавляла мысль о медицинской карьере, но она хотела порадовать отца и деда, оправдать их надежды. Сидя на невысокой стене кампуса, Элизабет решила для себя, что ее мучительные со-мнения не касаются выбора профессии – это обычный страх неудачи. Не оправдать ожиданий отца и дедушки – немыслимо, это разбило бы им сердца. Черт, какая ответственность... Она должна получить диплом доктора медицины, потому что она – Флетчер, и выбора у нее нет. Она страшно боялась провалиться и постоянно об этом думала. Понимала, что волно-ваться не о чем: в колледже она училась легко, у нее были отличные оценки. Нет никаких причин для беспокойства. Она жила без матери, и детство ее прошло, можно сказать, на ра-боте у отца. Она видела тысячи операций и была подготовлена куда лучше, чем большинство студентов. Но она не могла не волноваться. Она всегда знала, что станет врачом. Флетчеры были кардиологами, дедушка – торакальный хирург, отец изучал трансплантологию. Она, конечно, не мужчина, но это не повод нарушать семейную традицию.
siamm: Барабаня пятками по низкой кирпичной стенке, Элизабет смотрела на проходивших мимо студентов. Она знала: друзья завидовали ей и определенности ее планов на будущее, а она всегда удивлялась тому, что большинство людей ее возраста понятия не имеют, что им делать со своей жизнью. Она так давно знала, кем станет, что даже не могла представить се-бе, как бывает иначе. Прикрыв глаза, Элизабет думала: а если бы папа был торговым аген-том, а дедушка продавал машины? Если бы не с кем было даже посоветоваться? Если бы я была сиротой? Что тогда? Ей не понравилось это чувство. Будто дыра в желудке. Словно ее потеряли в магазине. Очень странно не знать наверняка, что с нею станет лет через двадцать пять или тридцать. Элизабет попробовала еще раз. Что делают люди, когда жизнь их не предопределена? Она чуть сморщила лоб и подумала, что могла бы стать поваром – ей нравится готовить. Приятно вдыхать теплые запахи кухни, стряпать так вкусно, чтобы все кругом восхищались. Элизабет открыла глаза. Она будет кардиологом. Дэвид, ее отец, и Билл, ее дед, хотели, чтобы она пошла по их стопам. Их среду она знала и привыкла к ней, она росла среди врачей, которые за обедом обсуждали хирургиче-ские операции. Пока дед не вышел на пенсию, ей казалось; что эти двое вообще не могут больше ни о чем говорить, ничего читать, не могут жить чем-то другим. Вместе с тем Элизабет гордилась ими. Сколько людей на планете знают, каково это – держать в руках бьющееся человеческое сердце? Через несколько лет она научится такой же сложнейшей, тонкой работе. Она представила, как моет руки перед операцией, стоит над беспомощным телом со скальпелем в руке. Она сама сделает кровоточащий надрез на коже, раздвинет ребра, проникнет в грудную клетку и возьмется за бьющееся сердце. Что она по-чувствует, держа в руке человеческую жизнь, словно сам господь бог? Неудивительно, что кардиологам так хорошо платят. От этих мыслей ее слегка затошнило. Она откинулась назад и оперлась руками о бор-тик, подставив лицо позднему осеннему солнцу. Тепла от него почти не было, но ей стало немного лучше. Закрыть глаза и расслабиться. Она позволила себе посидеть еще немного, не думая о будущем, – в конце концов, сегодня просто хороший день. Элизабет любила осень, начало школьных занятий, ожидание Рождества. Ей нравилось предчувствие праздника: со-всем недавно она даже деда заразила своим энтузиазмом, и после Дня благодарения он раз-украсил дом и внутренний двор колоссальным количеством электрогирлянд, к большой до-саде собственного сына. - Эй! Элизабет открыла глаза и увидела перед собой круглое смуглое лицо Ханны, своей подруги. – Чего делаешь? Они с Ханной сидели вместе на биологии на первом курсе. Это она убедила Элизабет поработать хендлером втайне от всех, напирая на то, что там сколько угодно можно возиться с собаками, не заводя свою собственную. Теперь их расписания не совпадали, и они отдали-лись друг от дружки. – Только закончила в ЦПИ. А ты как? – Я вообще-то иду домой. – Ханна поставила перед собой на землю сумку для книг, ко-торая легко могла сойти за экипировку шерпов при восхождении на Эверест. – Чем ты тут занимаешься? Выглядишь, как та штука на морде корабля – ну, знаешь, эти женские статуи – сидишь, задрав голову кверху. Она задрала подбородок и откинула голову, передразнивая Элизабет. – Господи, я что, действительно так тупо выгляжу? – Элизабет испуганно оглянулась. – Нет, – засмеялась Ханна. – Шучу. Ладно, увидимся. Она закинула сумку на плечо и смешалась с толпой студентов. Элизабет смотрела ей вслед. Ей нравилась Ханна, но они никогда не были близки. Как все члены ее семьи, Элизабет была не слишком общительна. Это не высокомерие, нет, про-сто ее любовь и привязанность стоили дорого. Ее лучшая подруга, Колин, с которой они проучились вместе все школьные годы, десять месяцев назад уехала во Флориду, и для Эли-забет потеря была невосполнимой. Она собрала книги и пошла домой. Когда ей исполнилось восемнадцать, отец счел ее взрослой и перестал спрашивать, где она и чем занимается. Именно поэтому она могла уха-живать за животными втайне от отца. Мешало только легкое чувство вины, возникавшее всякий раз, когда она что-нибудь скрывала от Дэйва или Билла. Поздняя осень была прекрасна. Проходя между рядами машин на парковке, она увиде-ла мальчишек, метающих фрисби. Огромный пятнистый пес молчаливо и сосредоточенно сновал под пролетающим диском. От игры его охотничий инстинкт разгорался, огромными глазами он напряженно следил за каждым новым броском. Элизабет снова задумалась о со-баках. Мог ли ее отец использовать какую-нибудь из тех собак, за которыми она ухаживала, для своих кардиологических опытов? Он ведь работал с огромным количеством животных. Неприятная мысль. Сколько же собак в университете? Потребность исследователей в живот-ных «образцах» колоссальна. Подавляющее большинство этих собак – бездомные, они попа-дали в университет из приютов для бродячих животных, а уж как они там оказывались, ни-кому не было дела. Стоимость животных, которых разводили и выращивали специально для исследовательских нужд, была непомерно высока, их использовали крайне редко. Элизабет добралась до своего грузовичка и включила погромче радио, надеясь музыкой изгнать собак – всех собак – из своих мыслей. Вечером, сидя за ужином с отцом и дожидаясь, пока Билл принесет из кухни лазанью, Элизабет сказала: – Я видела кое-что сегодня. Зашла в здание ЦПИ с подружкой... – Она ненавидела себя за эту маленькую ложь. – И увидела кое-что, о чем... О чем хочу тебя спросить. Она взяла со стола хлебный нож и повертела в руках. Отец наливал себе красное вино. Он был крупный мужчина, высокий, хоть и не слиш-ком изящный, но за фигурой следил. – Что? Билл пришел из кухни, держа в рукавицах овальную сковороду и зажимая локтем под-ставку. – Эл, иди сюда – возьми. Он п
siamm: глава 3 ...но сражающийся пес, с его исключительной бессловесной любовью и беспредельной отвагой, заслуживает нашей любви и уважения. (Капитан Лоуренс Фиц-Барнард) В тот вечер Элизабет не могла ни на чем сосредоточиться. В девять вечера она и двое мужчин устроились в холостяцкой гостиной, обставленной темной мебелью, где они обычно проводили вечера за чтением. Ей захотелось испечь яблочный пирог – это занятие всегда ее успокаивало. Она смотрела на мерцающий огонь в камине и слушала, как струи дождя стекают по оконному стеклу. Она прикидывала, когда ляжет спать, если начнет печь пирог прямо сей-час. Может, это гроза делает ее такой раздражительной? Дэйв углубился в журнальную статью, Билл читал вечернюю, газету. Элизабет молча отложила книгу и уставилась на нежные голубые язычки газового пламени. Пирог затевать действительно поздно. Вдруг она представила себе, что перед камином лежит пес, положив голову на лапы, и смотрит на нее своими загадочными карими глазами. Она тряхнула голо-вой, и видение пропало. Элизабет встала, взяла стакан Дэйва и ушла на кухню. Порылась в холодильнике, ниче-го не нашла на свой вкус и с ненавистью посмотрела на корзинку с яблоками. Вернувшись в гостиную, она поставила полный стакан рядом с Дэйвом. Тот поблагодарил, даже не взгля-нув на нее. Подогнув под себя ноги, она уселась на диван, теребя подол рубашки. – Что-нибудь не так, Эл? – Дедушка, отложив газету, смотрел на нее поверх очков. – Да нет. Просто тревожно. Какой ливень, а? Билл сложил газету. – В такую ночь не стоит бродить по улицам, это уж точно. – Он не сводил с нее взгляда. – Думаю испечь пирог. Не составишь мне компанию? – Конечно. Они встали и ушли на кухню. Элизабет высыпала муку и стала готовить тесто. Билл сел на стул, по-прежнему наблюдая за ней. – Я знаю тебя не первый год, Элизабет, и я вижу, когда тебя что-то беспокоит. Если хо-чешь, можем поговорить об этом. Элизабет с преувеличенным вниманием занималась тестом. Она очень хотела расска-зать, что ее мучает, но чувствовала, что с Биллом и Дэйвом обсуждать это стоит в послед-нюю очередь. Может, я к ним несправедлива. Может, Билл что-нибудь придумает, так всегда бы-вало раньше. Он был ее лучшим другом. Он вырастил ее и был ей ближе, чем отец. – Ладно. Вообще-то я не хотела говорить – мне кажется, тебе это не понравится. – Ее испачканные мукой руки сновали над столом, словно умоляя его понять. – То есть я не могу отделаться от кое-каких мыслей. Хотя это ерунда, конечно. – То, что важно для тебя, важно и для меня, Элизабет. – Ох, спасибо тебе. Помнишь собаку? Я говорила о ней за ужином. Истощенного пса? – Билл помотал головой, но она все равно продолжала: – Ну, его вылечили, он теперь в общем отделении, где все собаки, я его там видела. Она умолкла, поскольку дальше пришлось бы или снова врать, или подставить себя под удар. Не хотелось обманывать деда, поэтому Элизабет глубоко вздохнула: – Я не говорила вам – знала, что Дэйву не понравится, – но я работаю хендлером. За-нимаюсь с собаками по два часа в день, между занятиями. Ухаживаю за ними, ну, ты зна-ешь... Лицо деда не изменилось – казалось, он хотел выслушать все до конца, поэтому она за-говорила снова: – Только не говори об этом папе, он просто взбесится. – Обещаешь? Дед кивнул, очень серьезно: – Обещаю. – Короче, я увидела его там, в клетке, когда работала. Я... – Она помедлила, пытаясь избежать подводных камней. – Мне кажется, с ним плохо обращаются. Очень жестоко. Нель-зя просто так взять и прострелить ему ноги. Я хотела бы... Ну, не знаю, я просто хочу, чтобы его оттуда забрали, вот и все. Билл кивнул, обдумывая ее слова. – Ты беспокоишься именно об этой собаке, да? Элизабет пожала плечами: – Наверное. Он, похоже, так радуется, когда меня видит. Билл поджал губы. – Эл, ты очень скоро станешь студентом-медиком. Специалисты по кардиохирургии, к которым ты собираешься примкнуть, во время обучения используют огромное количество собак. Это необходимо; я делал это, и твой отец продолжает делать это сейчас. Думаю, тебе придется смириться – в противном случае у тебя будут серьезные проблемы. Элизабет раскатывала тесто, слушая его и зная, что он прав. – Ты собираешься закатить истерику, как только тебе предложат провести процедуру на собаке? – Тон Билла был строже, чем она рассчитывала. – Я не ожидал, что придется объ-яснять тебе такие вещи. – Конечно, нет. Я знаю, что это за работа, она окружает меня всю жизнь. Я просто... Не могу объяснить. Эта собака такая гордая, с чувством собственного достоинства, она сильно отличается от других. Наверное, мне ее жалко, я и думаю... – Элизабет запнулась. Она соби-ралась сказать кое-что еще, чего говорить не стоило, но это ничего не меняло. Ей было дей-ствительно его жалко. Билл выдохнул и продолжал: – Вот тебе мой совет, Эл. Перестань ходить и смотреть на эту собаку – ты вмешиваешь эмоции туда, где должен быть только разум. Не создавай себе проблем. Закончив с коржами, Элизабет достала из холодильника мороженую ежевику: это бы-стрее, чем возиться с яблоками. – Пес принадлежит одному профессору. Мне сказали, это его собака. Я не понимаю, почему он его там держит. – Не твое дело, Элизабет, почему он его там держит. Его собака, не твоя. Никто не ка-лечит его умышленно. Если его подвергают каким-то процедурам, можешь быть уверена – они делают все, чтобы он чувствовал себя комфортно. Насколько это возможно. Элизабет кивнула: – Я знаю. Но дед ее не убедил. Она все равно не могла понять, почему профессор Хоффман оста-вил свою собаку в исследовательском центре и позволил в нее стрелять. Она положила вто-рой корж на пирог, нарисовала острием ножа пшеничный сноп и поставила пирог в духовку. – Проклятье! – воскликнула она. – Забыла разогреть духовку. Она вынула пирог и включила нагрев. – Всю ночь теперь не спать. К утру она решила, что дедушка прав. Пора положить конец сомнениям и беспокойст-ву. Единственный способ – встретиться с профессором Хоффманом и прямо спросить, поче-му он оставил собаку в ЦПИ и позволил проводить над ней эксперименты? Она не успокоит-ся, пока не выяснит, зачем он так поступил и знает ли он вообще, что собаку используют та-ким образом. Она нашла его фамилию в университетском справочнике и выяснила, где его кабинет. Небольшая комнатка с раздвижной стеклянной дверью вместо передней стены. Судя по рас-писанию на двери, он будет в офисе через двадцать минут. Значит, ей придется опоздать на лекцию. Она крайне редко опаздывала, но в этот раз дело того стоило. Опершись о стену в коридоре, она разглядывала проходивших мимо. Вот из-за угла вы-вернул человек и направился к ней. Он выглядел как профессор – лысеющая голова, корич-невый твидовый пиджак и мягкие ботинки. Элизабет показалось, что его длинное угловатое лицо выглядит довольно приветливым. Он улыбнулся ей, подошел к двери и принялся искать по карманам ключи. – Вы не меня ждете? – вежливо спросил он. – Думаю, да. Вы профессор Хоффман? – Да. Чем могу помочь? Может, войдете? У него в кабинете для двоих места оказалось маловато. Везде навалены коробки, папки, книги – даже на полу. Единственный деревянный стул предназначался для посетителей. Хоффман убрал толстую пачку писем со своего стула и ос-торожно водрузил ее на вершину такой же кучи на столе. Затем сел, вежливо ожидая, что она скажет. – Профессор Хоффман, в здании ЦПИ есть одна собака – полосатый пес, среднего раз-мера, с маленькими ушами. Я слышала, это ваша собака. Это был вопрос и ответ одновременно. – Да, я знаю, о какой собаке вы говорите. Некоторым образом она моя – можно так ска-зать. На самом деле пес теперь принадлежит Центру исследования животных. – А что с ним? О чем вы хотели спросить? – Скажите, вы как-то по-особому к нему относитесь? – Он домашний пес? – Нет, не домашний – ни в коем случае. А почему вас это интересует? – Профессор от-вечал мягко, не оправдывался. Элизабет сочла это хорошим признаком. Она перевела дыха-ние и начала снова: – Я увидела ваше имя на клетке, и еще хирург, который лечил его, сказал, что пес ваш. Ну, и я хотела спросить – вы знаете, что с ним сейчас? – Что вы имеете в виду – простите, я не запомнил вашего имени... – О, извините. Элизабет Флетчер. Простите. – Все нормально, вы просто застали меня врасплох. Так, говорите, с ним что-то случи-лось? Что именно? Элизабет мгновенно стало легче. Он не знает, что происходит, – вдруг сможет помочь? – Ну, на нем ставят разные опыты, снова и снова. А последний раз в него стреляли – в обе задние лапы. – Стреляли в него? Вы ассистент? – Нет, я хендлер. Я не собиралась вмешиваться, но мне очень жалко этого бедного пса. Мне кажется, он какой-то особенный. Я понимаю, это звучит глупо, но... Я хочу, чтобы вы знали: мой отец работает в медицинском институте, делает пересадки сердца, поэтому я знаю о лабораторных животных. Но все-таки мне кажется странным... Понимаете, они говорят, это ваша собака, и... Она поняла, что бормочет нечто невнятное, смутилась и замолчала. – Элизабет, простите, вы здесь учитесь? – Да. – На каком курсе? – Я заканчиваю колледж. – Понимаю. И вас интересует, откуда взялась
siamm: глава 4 Они свой ад усердно прячут... (Оскар Уайльд) Дамиан жил теперь на новом месте, опять в неволе. Комнаты; люди приходят и уходят; ему здесь было плохо, ничего не нравилось. Тут стояли в ряд восемь стальных клеток. В со-седней комнате через открытую дверь он видел двух человек – они о чем-то разговаривали. Третий, незнакомый, только что ушел, но этих двоих он знал. Те самые, что вставляли ему в горло трубки, когда он только прибыл сюда. Эти люди много чего с ним делали, и общение с ними означало боль и неприятности, поэтому он воспринимал их, как Плохих. Они вызывали у него тревогу. В отличие от диких животных, гены Дамиана позволили ему преодолеть страх перед людьми, его окружавшими. Месяцы жизни в одиночестве, в лесу, не стерли потребности в человеческом руководстве, она постоянно жила в его собачьей душе. Ему эти люди не нра-вились, но в их присутствии имелось некое тоскливое очарование. Он нуждался в их одобре-нии. Он приходил в замешательство от собственных желаний, но ему не с кем было поде-литься. Странные волны желания и ужаса охватывали его рядом с этими людьми. Они были для пса кем-то вроде богов, и поэтому он им подчинялся. Взгляд или слово одобрения за-ставляли его трепетать и надеяться, на что – он не знал, но когда он угождал им, это ощуща-лось, как Хорошо. Божественные, величественные, они ожидали от него абсолютной покорности, без со-мнений, без жалоб. Натура питбуля, не в пример многим другим породам, не позволяла ему противиться людям, даже если они обращались с ним предательски жестоко. Он думал о той девушке. Ждал, что она придет посмотреть на него, и его уверенность ни разу не дрогнула. Она всегда приходила; где бы он ни был, она его отыскивала. Он поднял голову и понюхал воздух. Здесь не было даже следа ее запаха. Он положил голову на лапы, вздохнул и остался лежать без сна. И Элизабет не спала. Лежала, глядя в темноту, положив руки за голову. Они с Тони не то чтобы поссорились – для этого требовались более глубокие отношения, – но были к тому близки. У него была занудная привычка интересоваться результатами ее контрольных, кото-рая выводила ее из себя. Хуже, чем отец. Элизабет, как и большинство молодых людей ее возраста, считала, что в качестве ответа на вопрос «эй, как там твои экзамены?» слова «хо-рошо» или «ну, не очень» годятся идеально. Тони же это не устраивало. Он требовал анали-зировать результаты, хотел знать, где она ошиблась. Отыскав слабое место, Тони начинал разбирать ее ошибки. Это приводило ее в бешенство, она даже сама не понимала, отчего. Элизабет понимала, что он просто беспокоился о ней, но его манера ее бесила. В тех редких случаях, когда ей не удавалось получить отличную оценку, она хот
siamm: Элизабет слушала Билла, но не чувствовала привычного облегчения, которое приноси-ли разговоры с ним. Она сидела под жарким послеполуденным солнцем, а внутри у нее раз-ливался леденящий холод. Впервые в жизни слова Билла звучали неубедительно, пусто. Не успокаивали ее, не давали ответов на вопросы. Но он говорил правду: ей самой придется ста-вить опыты на животных. Она будет одной из тех, кто экспериментирует над Дамианом, ис-пользует организм собаки, как живой макет, а потом просто выбрасывает ненужное тело. – Ты ведь не наделаешь глупостей, правда? – серьезно спросил Билл. Она подумала и медленно покачала головой. – Нет. Нет, не думаю, – печально ответила она. На следующий день она пришла в офис директора Центра исследований ресурсов жи-вотного мира. В приемной ей вручили жизнерадостную брошюрку со слоганом, напечатан-ным жирным шрифтом первой полосы: «Забота о животных – наша первоочередная задача», и фразой «Использование животных согласуется с нуждами исследований». Сзади на облож-ке была изображена большая крыса с надписью вокруг головы: «Благодарим за пожертвова-ния!» Ниже шел абзац, в котором говорилось о глубокой признательности ученого сообще-ства подопытным жертвам. «Надо же, – подумала она сухо, – они благодарны... Посмотрим, что тут за люди». Элизабет поставила рюкзак на стол и открыла брошюру. Внутри было то, что она иска-ла, – список членов Совета: председатель Дэвид Лилли, доктор медицины, кафедра физиоло-гии, Медицинская школа; Аннетта Лоусон, директор отдела контроля и ухода за животными, представляет интересы организаций – борцов за права животных. Элизабет скривилась: все знали, что местные «зеленые» – в кармане университетского начальства и получают непло-хие деньги, продавая домашних собак для опытов. Она морщилась, как от боли, проглядывая другие фамилии: сплошь доктора и ученые. Вторым с конца стояло имя доктора Джозефа Севилла. Элизабет чуть не расхохоталась. Что может быть лучше? Стажер собирается выдвинуть обвинения не только против старшего по должности, уважаемого сотрудника университета, но еще и члена Совета по охране животных. Она положила брошюру на стол. Сегодня ей преподали ценный урок насчет «соответ-ствующих органов». То, что Севилл делал с Дамианом, было защищено таким количеством бюрократических слоев, что она никогда не проникнет в суть дела. Элизабет подхватила сумку и понимающе улыбнулась женщине за столом. – Думаю, это не для меня. Спасибо, – сказала она. Женщина почувствовала враждебный настрой Элизабет, ей это не понравилось. На лю-бую критику своей организации она отвечала ледяным неодобрительным молчанием. Торопясь на занятия под изнуряющим солнцем, Элизабет собиралась с мыслями. Совет, в котором состоял Севилл, не годился, это ясно, но ведь можно обратиться к тем, кто стоит над Советом? Элизабет, как и большинство людей, была уверена, что всегда можно найти вышестоящую инстанцию. Даже если весь комитет целиком куплен, в чем у нее не было со-мнений, над ним должны быть авторитетные люди, для которых ее сообщение станет потря-сением. Чем выше возносишься, тем ты честнее и справедливее, верно? Ей просто нужно найти такого человека. Рассуждая логически, начинать поиски нужно именно с комитета. Начальник всех этих людей – Дэвид Лилли, и еще он возглавляет кафедру физиологии. Станет ли он с ней разго-варивать? Она не могла отделаться от мысли, что от физиологов не будет никакой пользы в этом деле, хотя оснований для подобного мнения у нее не было. Между тем, если не брать в расчет Совет, исследования Севилла не попадали под юрисдикцию Лилли. Она вошла в вестибюль здания, где проходили занятия. «Совет, – размышляла она, – возник в офисе директора Исследовательского центра». Директор Центра, помнила она, не входит в Совет, и это обнадеживает. Неважно, какие опыты проводит Севилл над собаками, – его отчеты должны попадать в Центр. Элизабет вошла в аудиторию вместе с другими сту-дентами и поднялась к верхним рядам, решив поговорить с директором Центра сразу после занятий. Ей пришлось обратиться к той же самой секретарше. Элизабет сказала, что хочет по-дать жалобу и поговорить с директором Центра, и прежняя подозрительность женщины сме-нилась торжествующим презрением. – Какого рода жалоба, мэм? – Женщина смотрела на нее чопорно, держа ручку нагото-ве. – Ну, я хочу поговорить с директором о том, как в университете обращаются с живот-ными. – Конечно, только мне нужно знать подробности. На кого, какие жалобы? – Я не сказала, что собираюсь выдвинуть обвинение. Я просто хочу поговорить с ней о том, что я видела. – Конечно, но о ком пойдет речь? Нам нужно имя, иначе это беспредметный разговор. Элизабет, раздосадованная тем, что секретарша употребила королевское «мы», не горе-ла желанием раскрывать ей подробности, но понимала, что другого выхода нет. – Доктор Джозеф Севилл. Женщина уставилась на нее, округлив темные глаза. Через секунду они сузились. – Доктор Севилл – член Совета. – Я знаю. После долгой паузы женщина опустила ручку на бумагу. Не поднимая глаз, она спро-сила: – В чем суть жалобы? – Я же сказала вам, я хочу поговорить с директором. У меня есть сомнения в гуманно-сти обращения. Это все. Секретарша наклонила голову, посмотрела на нее, прищурив глаза. – Сомнения, касающееся доктора Севилла? – Да, именно так. – Назовите свое имя и номер телефона, по которому с вами можно связаться. – Элизабет Флетчер, 912-3354, это мой сотовый. Когда ждать звонка? – Секретарша как-то странно взглянула на нее. – Я думаю, в течение суток. – Спасибо. Звонок раздался меньше чем через три часа. – Вы могли бы зайти в офис пораньше, чтобы встретиться с доктором Новак? – спроси-ла секретарша. – Часам к восьми? – Конечно. – Прекрасно. Доктор Новак будет ждать вас завтра утром. Элизабет ощутила прилив яростной энергии – хороший признак, что директор так бы-стро захотела с ней встретиться. На следующее утро, сидя в приемной под враждебным взглядом секретарши, Элизабет рассматривала посетителей Центра. Несколько молодых людей в костюмах двигались за стеклянными перегородками, тихо разговаривали и время от времени поглядывали на нее. Дверь в кабинет директора открылась, и она вдохнула, испугавшись, что пришли за ней. Но оттуда появился ярко одетый молодой человек, чересчур приветливо улыбаясь, кивнул сек-ретарше, подмигнул Элизабет и ушел. Элизабет узнала в нем продавца лекарств или обору-дования – ей был знаком такой тип. Она нервничала и немного дрожала, представляя, как будет объяснять, зачем пришла. Ее жалобы казались безосновательными. Разве передать словами жалкий вид Дамиана, ожи-дающего следующего удара тока? И как можно описать бессмысленность всего этого? Но она должна. Если у нее не получится, если она уйдет из офиса, не убедив директора в недобросове-стности ученого, Дамиана будут продолжать истязать. И все же она не могла подобрать сло-ва. В этот момент она поняла, что больше не спрашивает себя, чем ее тронула эта собака. Она беспокоилась о судьбе Дамиана. Их жизни теперь были связаны. Дверь снова открылась, из кабинета вышла безукоризненно одетая женщина лет соро-ка. Выражение ее лица показалось Элизабет неестественным. – Входите. Вот оно. Элизабет встала и двинулась в кабинет. Проходя мимо Новак, заметила, что ростом она выше директора. Обматывая шелковый шарф вокруг шеи, Новак уселась за стол и оказалась напротив Элизабет. – Элизабет Флетчер, не так ли? – Да. – Вы здесь учитесь? – Да. – На каком курсе? – Последний курс колледжа. – Вот как? Куда будете поступать? – Мой отец и дед оба хирурги-кардиологи. Наверное, мне придется стать сыном, кото-рого у отца никогда не было. – Она хотела пошутить, чтобы снять напряжение, но прозвуча-ло это как-то жалобно. – Похоже, вам не нравится эта идея. Не так ли? – О нет. Нравится. – Понимаю. – Новак осторожно улыбнулась. – Так они работают здесь? Ваши отец и дедушка? – Да, отец на медицинском факультете, а дед на пенсии. – Ваш отец работает в хирургии или в Федеральной программе исследований и разви-тия? – Он занимается в основном исследованиями. Возникла пауза. Невысокая женщина пристально рассматривала Элизабет, и та поду-мала, не расстегнулась ли у нее случайно пуговица на блузке. – Итак, ваш визит сюда, Элизабет, имеет отношение к доктору Севиллу. В чем состоит проблема? – Это касается обращения с собакой, которую я видела. – Вы видели эту собаку, вот как? Где вы ее видели? Такая манера вести диалог вынуждала Элизабет сомневаться в собственных словах. На секунду она даже усомнилась, что действительно видела Дамиана. – Я была в лаборатории доктора Севилла, и там... – В каком качестве вы там были? – Я хендлер. – Хендлер. Понятно. У Элизабет возникло неприятное ощущение в желудке: ей не понравился тон Новак. – Я полагаю, вы имеете представление о том, как проводят исследования? Вы знакомы с работой вашего отца? – Ну да... – А теперь скажите мне, что вы увидели в офисе доктора Севилла, что вселило в вас сомнения? – Я видела, как собак били током – неоднократно. Они сидели в маленьких металличе-ских клетках и не могли выбраться из них. Никто даже не смотрел за ними, никто. Они про-сто сидели там, их било током, они обезумели от страха. Это было жуткое зрелище. Я хочу сказать, они в буквальном смысле сходили с ума от страха. Новак ничего не ответила. – То есть это же неправильно. Женщина за столом вздохнула и откинулась назад. Через стол до Элизабет донесся ро-зовый аромат духов, нанесенных щедрой рукой. – Вы выяснили, почему была применена электрическая стимуляция? – Не у кого было спрашивать. Я вошла туда по ошибке, понимаете, и увидела все это. – Так вы действительно не знаете, что это за исследования? Вы не знаете, было ли до-пущено нарушение закона? – Какого закона? – Существует утвержденный протокол экспериментов. – Ну, не знаю. Послушайте, разве это вопрос протокола? Разве он может поступать так – бить током животных, когда никого нет рядом? Это выглядит так жестоко, я думала... – Она запнулась, потеряла мысль. Женщина не собиралась ей помогать. Элизабет постепенно начинала злиться. Это просто смешно. То, что Севилл делал с собаками, не могло быть за-конным. Если кто-нибудь на улице попытается сделать что-нибудь подобное, его самого за-прут и ключ выкинут подальше. Я обращусь в газеты! Будь оно проклято, я так и сделаю! Она выпрямилась на стуле, расправила плечи. Откашлялась и приготовилась высказать директору все, что думает о ней, о Севилле и обо всей ситуации в целом. Новак внимательно наблюдала за девушкой и теперь сцепила пальцы и кивнула. Казалось, она приняла решение. – Не могли бы вы, Элизабет, – сказала она, – изложить свою жалобу письменно? Эта бумага очень пригодится в случае расследования – и я думаю, ее рассмотрят. Это было так неожиданно, словно напротив нее вдруг оказался совсем другой человек. Элизабет заморгала. – Я... ну, да... я... – Согласитесь, нам потребуется некоторое время – после того как вы передадите мне письмо, – некоторое время для расследования? Такой поворот застиг Элизабет врасплох. Она, должно быть, ошиблась в этой женщине. – Ну да, конечно... – В ее голосе зазвучала надежда. – Спасибо вам за помощь, Элизабет. Вы понимаете, мы строго следим, чтобы наши ис-следователи не нарушали правила, поэтому все, что имеет к этому отношение, мы восприни-маем очень серьезно. Разумеется, доктор Севилл очень уважаемый ученый, но ваши обвине-ния тоже заслуживают внимания. – Новак подалась вперед, понизила голос. – Поскольку доктор Севилл – член нашего Совета, я не буду вводить в курс дела персонал. Я сама разбе-русь в этом вопросе. Постарайтесь написать письмо как можно скорее, и я позвоню вам, ко-гда что-нибудь выясню. Хорошо? Элизабет встала. – Да, спасибо, это будет замечательно. Я принесу вам письмо сегодня в обед. Большое спасибо за то, что приняли меня, и за вашу помощь. Новак поднялась и проводила ее до двери. Запах розовых духов был так силен, что Элизабет почти тошнило, но теперь она почти не обращала на него внимания. – Вы поступили правильно, что обратились именно сюда, – продолжила Новак, – если у вас будут еще какие-нибудь жалобы, вы всегда можете прийти или позвонить мне, в любое время. Я скажу Лидии, чтобы она дала вам мой прямой номер, договорились? – Конечно. Элизабет запнулась, потрясенная неожиданным доверием со стороны этой женщины. – Это здорово. Спасибо вам... – Не за что, Элизабет. Я займусь этим делом, как только получу от вас письменное за-явление. Элизабет покинула офис и очутилась в белом прямоугольнике внутреннего двора, где даже бетон плавился под лучами послеполуденного солнца. Она была ошеломлена – Новак заинтересовалась. Она нашла возможного союзника, и довольно сильного. По дороге к ма-шине Элизабет улыбалась сама себе.
siamm: глава 5 Душа сама выбирает себе общество. К себе одного из всего народа Пустит она, Потом у вниманья закроет входы – Кругом стена. (Эмми Дикинсон) Дамиан был собакой стойкой и выносливой, но все же находился на грани безумия. Даже просто запереть в клетку молодого питбуля, лишив его возможности трудиться, необ-ходимой для поддержания духа и тела в порядке, было жестоко. Но с ним и обращались крайне жестоко – его просто использовали как инструмент, как лабораторное оборудование, бесстрастно и равнодушно. Исследования, в которых принимал участие Дамиан, касались в основном простейших аспектов поведения. Ученых интересовали биохимические реакции организма на стресс. В этих условиях настоящий Дамиан, крепкий полосатый питбуль, обла-дающий чувством юмора, терпением, глубиной и мужеством, практически перестал сущест-вовать. Здесь манипулировали поведением животных, наблюдали, сравнивали, описывали и публиковали результаты. Люди с воображением легко получали денежные гранты на подоб-ные исследования – нужно было только придумать новый, неожиданный проект. Хорошо ор-ганизованные базовые исследования обеспечивали приличную жизнь. Это был удобный мир – для ученых. Для Дамиана жизнь была далеко не так хороша. Он жил в мире, построенном на принципах несвободы и безумия. Он не мог больше полагаться даже на такую простую вещь, как пол клетки, который здесь был его злейшим врагом, постоянно атаковал его, и он ничего не мог с этим поделать. Он мог укусить или ударить пол – он так и поступал, – но это ни к чему не приводило. Мог кричать или подпрыгивать, скулить в ужасе и замешательстве – он так и делал, – но это ничего не меняло. Мог впадать в безумие и рычать, биться о прутья двери – и это он пробовал, – но только ломал себе зубы. Здесь он понял, что бежать или драться – неподходящий выбор, когда оказываешься лицом к лицу с жуткой болью, от которой никуда не деться. Правила вселенной здесь были иными, и выбор тоже был иным. Когда-то гордый питбуль научился сдаваться, а это умение пришло далеко не сразу. Он научился подчиняться и уступать полнейшей беспомощности. Его постоянно били током, и он никогда не знал, когда его ударит снова. Иногда звуковой сигнал предупреждал его, иногда нет. Иногда он звучал, и ничего не происходило – такое было хуже всего. Иногда громкий, пугающий шум, очень болезненный для слуха, возникал без всяких причин, еще больше дезориентируя сокамерников, методично толкая их навстре-чу безумию. Но даже в безумии была своя система. Исследователям нужны были его ужас и отчая-ние, они заботливо поддерживали их. Денежные гранты – весьма внушительные суммы – за-висели от того, смогут ли ученые спровоцировать у собак разрушительное стереотипное по-ведение, связанное с разного рода расстройствами, беспомощностью, отчаянием и безумием. Эти люди и несчетные сотни других ученых занимались этим годами, снова и снова. Несмотря на все это, Дамиан не озлобился. Гены бесчисленных тысяч поколений пред-ков требовали, чтобы он подчинялся этим людям. Сознавая их превосходство, он никогда не сопротивлялся Севиллу и тем, кто с ним работал. Он был бульдог, настоящий рабочий буль-дог, а бульдоги не восстают против людей из-за боли. Его кровь требовала непререкаемого повиновения. Собаки его породы отличались потрясающей отвагой, которая заставляла их умирать в адских схватках, растоптанными в пыль, разодранными дьявольскими челюстями противников, под ударами рогов и копыт взбешенных быков. Они умирали, почтительно ви-ляя хвостами, глядя в глаза хозяев, чтобы в последний миг жизни увидеть там одобрение. Только благодаря всему этому Дамиан так долго сохранял рассудок, принимая муки, не уп-рекая людей. Была и другая причина: он чувствовал, что все в этой комнате происходило по воле ужасного темноволосого человека в белом халате, альфа-лидера, начальника над всеми, кто здесь работал. Ужас Дамиана перед ним был безграничен. Произошло это случайно: когда пол в первый раз ударил пса током, Севилл как раз приблизился к клетке и стоял, глядя на собаку. Дамиан увидел, как человек показал на него в момент разряда. Страх породил жесткую подсознательную зависимость между болью и слу-чайным появлением Севилла. Этот человек стоял около его клетки, и тут произошел удар. Он чувствовал запах мужчины или его сигарет – и приходила боль, острая, мгновенная, не-выносимая. Возник непредусмотренный условный рефлекс – а Севилл даже не подозревал об этом. Так что, когда дверь во внешнюю комнату оставалась открытой и Дамиан видел Севил-ла, он каждый раз возбужденно пытался предугадать действия мужчины. Изо всех сил пы-тался понять, за что его наказывают. Собаке, как любому кающемуся грешнику, понятна концепция наказания, несмотря на то, что многие бихевиористы отрицают такую способ-ность. Наказание, сознание вины и прощение занимают то же место в собачьей картине мира – и так же напрямую связаны с душой, – как у любого падающего ниц монаха. Дамиан по-стоянно смотрел на дверь, ожидая увидеть Севилла. Он пылко и безнадежно ждал возможно-сти угодить человеку, предотвратить боль, которую человек зачем-то причинял ему. Бывают собаки, которым нет дела до одобрения хозяев: избалованные домашние тираны или равно-душные псы, которых нередко ошибочно называют «благородными»; но Дамиан стремился заслужить похвалу. Питбуль был уверен: если он сможет как-то угодить этому неумолимому властелину, жизнь изменится к лучшему. И он старался, используя каждый шанс. Темпы «стимуляции страха» росли по мере продолжения исследований. К электриче-ским разрядам от пола прибавились такие же разряды от кормушек и водяных дозаторов. Ко-гда, доведенный до отчаяния голодом и жаждой, Дамиан приближался к резервуарам, он все-гда вынужден был соизмерять возможность получить удар в язык со своими насущными ну-ждами. Большую часть времени его опасения были напрасны, но иногда – и всегда непред-сказуемо – в его чувствительный язык било током, и он с ворчанием отскакивал в дальний угол клетки, пока голод или жажда снова не приводили его к кормушке. Существование в этом аду брало свое. Дамиан и другие собаки начали демонстриро-вать те самые повторяющиеся движения, которых добивались люди. Дамиан раскачивался в своей маленькой клетке из стороны в сторону, создавая себе таким образом милосердный мир предсказуемых движений, предсказуемых схем, предсказуемых ощущений. Добившись желаемого, ученые стали накачивать собак разнообразными психостимуля-торами, тестируя их способность ослаблять индуцированное стереотипное поведение. Вре-менами под воздействием наркотиков к Дамиану возвращались естественные реакции, и он терял над собой контроль. В такие дни люди с величайшей осторожностью брали у него кровь или вводили лекарства. Вообще-то пес ни разу никого не укусил и даже не пытался, но благодаря своей внешности давно заработал незаслуженную репутацию свирепого монстра. Когда ему вводили психостимуляторы, эффект был непредсказуемым: он дважды на не-сколько минут впадал в безумный гнев и неистовство. Для Дамиана это был сверхъестест-венный опыт; обнаружив, что рычит на богов в белых халатах и даже пытается их укусить, он стыдился и пугался. Когда наркотики переставали действовать, он понимал, что поступил Плохо, и чувствовал себя очень виноватым перед людьми. Чейз, любимый студент Севилла, возражал, чтобы питбуль участвовал в исследовании. – Да он же убьет кого-нибудь, вы только взгляните на него, – кричал он через всю ком-нату, когда Севилл и Том боролись с животным во время одного из его приступов наркоти-ческой безумной ярости. Они пытались взять у него кровь из вены, а Дамиан с остекленев-шими глазами отчаянно вырывался. Том удерживал его палкой с петлей. – Это чокнутый питбуль, ради всего святого. – Заткнись, Чейз, – ответил Севилл, – подай мне вон тот шприц – если, конечно, не бо-ишься подойти поближе. Он схватил пса за переднюю ногу и пристроил на ней жгут. Чейз негромко выругался и подобрался поближе. – Видишь ли, у меня нет своего человека на небесах, как у Томми, и нет твоего чертова везения, вот и все. Держи. – Он передал шприц Севиллу, который проворно вонзил иглу в перетянутую вену собаки и медленно вытянул кровь. Когда шприц наполнился, он придер-жал его одной рукой, а другой развязал жгут. – Верно, ты не так удачлив, как я. – Севилл вытащил шприц и на секунду зажал место укола. – И не так красив. – Он отступил назад, глядя, как Том пытается запихнуть пса обрат-но в клетку. – Ты просто нажимаешь на кнопки, пока мы с Томом делаем самую грязную ра-боту. – Севилл говорил шутливо, и Чейз мельком взглянул на Тома – не улыбается ли тот. – Да, и в один прекрасный день, пока вы с малышом Томми будете нежиться в постель-ках, этот ублюдок откроет клетку. И тогда вы лишитесь одного хорошего программиста. Здорово, правда? Севилл внимательно рассматривал кровь. – Тебя это действительно беспокоит? – спросил он, не оборачиваясь. – Да, я чертовски беспокоюсь. Этот проклятый пес – совершенно психованный. Он вы-берется оттуда и сожрет нас всех. По-моему, не такая уж странная мысль, как по-вашему? Разве Том только что не открывал дверцу? Я не понимаю, зачем держать здесь эту ненор-мальную собаку. Севилл взглянул на пса. Он знал, что на самом деле Дамиан был просто очень испуган и дезориентирован; если бы он хотел укусить его или Тома, за прошедшие недели он мог бы сделать это множество раз. Услышав неподдельное беспокойство в голосе своего студента, он задумался о собаке на несколько минут: его позабавила мысль, что именно Чейз, который был крупнее и сильнее и его, и Тома, боится собак. Легкая улыбка играла у него на губах: а что, если Том, который явно недолюбливает Чейза, когда-нибудь соблазнится и «забудет» запереть дверь? Чейз, конечно, уже думал о такой возможности. Но в том, что пес останется, сомневаться не приходилось, – это было маленькое одолжение, о котором просил его друг Виктор Хоффман. – Пес остается, Чейз. И, между прочим, на твоем месте я бы не стал слишком часто злить Тома. После обеда Севилл уже забыл об этом разговоре, отвлекшись на неприятный сюрприз со стороны Огэста Д. Котча, его оппонента из университета штата Огайо. В «Журнале экспе-риментальной психологии» тот опубликовал статью «Поведенческие процессы у животных». – О господи, только посмотрите на это, – пожаловался Севилл, хлопнув журналом об стол. Он брал журналы в основном, чтобы выискивать в них следы своего недруга из Огайо. – Похоже, Котч собирается получить приглашение в Нидерланды вот с этим. – В отвраще-нии он даже не закончил фразу, затянулся сигаретой, созерцая обложку журнала и покачивая головой. – Что пишет? – спросил Чейз из-за компьютера. – В основном свойственную ему чушь. Как можно всерьез относиться к такой ерунде? Как он вообще умудрился пропихнуть эту ахинею в научный журнал? – Может, переспал с редактором? – с готовностью предположил Чейз. – Ну, и что мы придумаем на этот раз? Пошлем ему отравленную ручку или перейдем к более радикальным действиям? Он бросил тебе вызов, и если он поедет на симпозиум, а ты нет, у него будет пе-ред тобой преимущество. Севилл не ответил, обошел стол и сел на угол, с задумчивым отвращением оглядывая комнату. – Нет, этого не будет, – тихо сказал он сам себе, – нет, не будет. Его соперничество с Огэстом Котчем началось много лет назад, когда дерзкая статья молодого Севилла, написанная в ответ на публикацию старшего коллеги в престижном жур-нале по психологии поведения, незамедлительно вызвала снисходительный комментарий Котча. К большому удовольствию читателей, эти двое немилосердно препирались на стра-ницах журнала около полугода. С тех пор ни один не упускал случая метнуть копье в друго-го. Предмет спора был тривиален и неинтересен никому, кроме представителей академи-ческой науки. Для Севилла главным было то, что Котч не хотел уступить и дерзко высмеивал точку зрения Севилла. Для Джозефа Севилла не было ничего важнее в жизни, чем возмож-ность всегда оставлять последнее слово за собой, поэтому ему не так важно было самому по-лучить приглашение в Нидерланды, как то, чтобы туда не поехал Котч. Если бы не он, Се-вилл даже не стал бы думать о приглашении. Однако теперь, мрачно размышлял он, это во-прос жизни и смерти. Пришла пора уделить немного времени и сил на достойный ответ. Он действительно не мог думать ни о чем другом, кроме того, как не допустить триумфа Котча на симпозиуме. Всю жизнь Севилл делал то, что хотел, и очень немногие люди могли на него повлиять. Единственный сын миллионера, Севилл, принимая то или иное решение, не брал в расчет деньги. Он получил свои дипломы просто потому, что ему этого хотелось (отец называл дю-жину лет его учебы прихотью и был, по сути, прав), и, добившись своего, не собирался за-ниматься скучной клинической практикой. Он обнаружил в себе способности составлять заявки на гранты и быстро нашел удоб-ную и приятную нишу в мире науки. Наделенный непомерным самолюбием и острым умом, он мало заботился о степенях, а его цели сильно отличались от амбиций коллег. Его окружа-ли исполнительные подчиненные, он мог упражнять свой великолепный ум и манипулиро-вать поведением живых существ и не требовал от своей профессии большего. Он с презрени-ем смотрел на нескончаемые усилия, с которыми его менее обеспеченные коллеги делали карьеру и добивались финансирования, – он считал это бессмысленным занятием и столь же презрительно относился к фанатикам чистой науки, мечтавшим об открытии, которое потря-сет мир. Его жизнь была гораздо легче и приятнее. Он создал, как и мечтал, собственный, изолированный от реальности мир. Федераль-ный закон освобождал исследователей от ответственности за жестокое обращение с живот-ными, и он мог творить в своем мире все, что хотел, и ни перед кем не отчитывался. Кроме того, директор Исследовательского центра была его любовницей, что обеспечивало Севиллу дополнительную защиту. – Сэр, если помните, вы собирались встретиться с доктором Новак в четыре часа, – ска-зал Том, собираясь уходить. – Если захотите взглянуть на счет от «Пласко», он лежит у вас на столе, я смогу отправить его утром. – Том помедлил. – И не забудьте, что у Кристины в четверг день рождения. Выведенный из задумчивости, Севилл, посмотрев на часы, издал вместо ответа невра-зумительное ворчание. – Куда собрался? – спросил Чейз таким тоном, словно воспринимал уход Тома как не-которого рода жульничество. – Я иду забрать «AL600» из мастерской. Ты не мог бы вечером накормить собак и по-чистить клетки? Чейз нахмурился. Делая такое предложение в присутствии Севилла, Том определенно загонял его в ловушку. Больше всего Чейза бесило, что несмотря на невинное личико, Том хорошо знал, что подловил Чейза. Теперь ничего не оставалось – только с бодрым видом со-гласиться, не давая ассистенту повода для злорадства. – Конечно, Том, я все сделаю. Выходя из кабинета следом за Севиллом, Том не сомневался, что собаки останутся в эту ночь голодными. Шли месяцы, и Дамиану казалось, что в его жизни никогда не было ничего, кроме этого места, этих людей и безумия. Затем внезапно электрошок, инъекции и анализы крови пре-кратились. Исследование закончилось, но Дамиан не мог об этом знать. Он знал только, что других собак отсюда забрали и он теперь – единственный постоялец. Вряд ли Дамиан дол-жен был испытывать благодарность к Хоффману, который желал оставить его в живых, пы-таясь таким образом вернуть долг. Этолог не видел Дамиана с того момента, как отдал его Севиллу, но несколько раз спрашивал о нем, дабы убедиться, что с ним обращаются, как положено. Дамиан был совершенно измотан. Он плохо спал. Несмотря на то что пол больше не бил током, Дамиан по-прежнему не доверял ему и целыми днями просиживал в металличе-ском ящике тридцать на сорок дюймов. Он ждал Единственную. Она скоро придет, он только должен ждать. Дамиан остался совсем один – лишь Том приходил утром и вечером, без единого слова кормил его и чистил клетку. Сотрудники лаборатории были заняты мыслями о приближаю-щихся отпусках. В последние дни они практически не работали, заходили друг к другу в гос-ти, сидели на столах, курили, нарушая все правила, и пили кофе, пока Том чистил и ремон-тировал оборудование, вежливо улыбаясь их остротам. Севилл отправился в ежегодное осеннее путешествие в Мексику вместе с Новак, кото-рая, получив от Элизабет письменное заявление, засунула его поглубже в стол. Чейз со своей девушкой отправился на виндсерфинг в устье холодной реки Колумбия. Том, как обычно, не делился своими планами. Собаку нельзя было оставлять в лаборатории, поэтому ассистент Севилла получил разрешение временно перевести Дамиана в общие клетки, где о нем будут заботиться до возвращения персонала. Вернувшись на псарню, Дамиан свернулся в углу и стал терпеливо ждать. Ждал Един-ственную. Ждал Севилла. Севилл теперь был главным в его мире, поэтому, естественно, мысли собаки крутились вокруг него. Его инстинкт стаи требовал подчинения вожаку, и он пытался этому инстинкту следовать. Но о девушке Дамиан думал гораздо чаще; когда от-крывалась дальняя дверь или слышались чьи-то шаги, его уши вставали торчком, глаза заго-рались надеждой и терпеливым ожиданием. Она придет. Он не умел сомневаться. Дамиан ел очень мало, а еще он начал грызть переднюю лапу. Ему было необходимо двигаться, что-нибудь делать, он не мог сидеть спокойно. Вся его энергия, энтузиазм и жиз-ненная сила, интеллект и любознательность, великолепная мощь молодого бульдога не нахо-дили применения – и все же требовали выхода. Поэтому он грыз левую переднюю лапу, взвизгивая от боли, пока не пришли лаборанты и не надели ему на шею пластиковый конус, лишив его последней радости. Никто не заметил, что ошейник не позволяет ему дотянуться до носика автопоилки. Дамиан, не найдя ничего необычного в таком наказании, стоически терпел, свернувшись в своем углу. Он ждал, мучился от жажды и слушал непрерывный лай сокамерников. На шестой день Дамиан не сумел подняться. Он безвольно обмяк и терпеливо замер в такой позе, а лай собак вокруг воспринимал теперь как странный, убаюкивающий, отдален-ный шум. Лаборантка, заметив нетронутую еду, осмотрела его, но не нашла никаких повре-ждений. Узнав, что пес – под специальным надзором директора, пожала плечами и вышла. На следующее утро дверь клетки открылась, но он этого не услышал. Увидев неясную тень с той стороны, где пластиковый конус закрывал ему поле зрения, он слабо повернулся. К нему нерешительно потянулась рука, и он отпрянул, ни секунды не раздумывая. Это могли быть Том или Севилл, и он с тоской надеялся, что они снимут с его шеи конус и дадут не-много воды. Руки прикасались к нему очень мягко, но он не мог не дрожать и беспокойно отодви-гался – по привычке. Руки сняли ошейник, и он был им за это благодарен. Затем, не веря сво-ему горячему сухому носу, он обернулся и увидел знакомые очертания девушки: та сидела рядом с ним на корточках. Он уткнулся ей в колени и уперся своей большой головой в жи-вот, поскуливая от счастья, как дворняга. Он завыл громче, когда Элизабет, успокаивая, об-няла его, одновременно вытирая собственные глаза и нос. Он сбивал ее с ног и напрыгивал на нее всякий раз, когда она пыталась встать. Впервые в жизни он перевернулся на спину, изогнувшись перед ней, как щенок. Она чесала ему жи-вот, хватала за лапы, целовала его снова и снова, когда его голова оказывалась где-нибудь рядом с ее лицом. Очень быстро Дамиан выдохся. Он лежал, похрюкивая от наслаждения, положив голову ей на колено и глядя в лицо. – Она вытащила тебя оттуда, дружок! Это потрясающе! – Элизабет, обняла его за шею. – Полезно иметь друзей наверху, а? – Она желала доктору Новак многая лета и благословля-ла весь ее род. – Ну и вид же у тебя, однако! Какой ты худой, почти как в самом начале. О чем только думают эти лаборанты? Услышав гнев в ее голосе, пес постучал хвостом по полу и перевернулся. Его испугал ее тон, однако он понимал, что сердится она не на него. Они посидели еще немного. Дамиан, переполненный восторгом и усталостью, по-прежнему держал голову на ее колене, а она гладила пса. Затем девушка вдруг вскочила: – Я сейчас вернусь, Дамиан. Пойду принесу тебе еды. Питбуль скулил и полз за ней, когда она уходила. Прижимался к ее ногам, отчаянно пытаясь выйти из клетки вместе с ней. – Нет, Дамиан, прости, ты останешься здесь. Я обещаю, я сейчас вернусь. Обещаю. Он не останавливался, он боролся с нею, извиваясь в попытках выйти из клетки. – Господи, Дамиан, пожалуйста, перестань. Не усложняй все. Я не могу вывести тебя, я сейчас вернусь. Пораженный, Дамиан прижался боком к двери и смотрел на нее умоляющими глазами. Ее не было полчаса или час, а вернулась она с целой кучей разнообразной еды, контра-бандой пронесенной под курткой. Усевшись на пол, достала из-под куртки сумку и заметила на полу несколько лужиц водянистой рвоты, которых не было, когда она уходила. Это ее встревожило. – Вот что тебе нужно. – Она развернула гигантский чизбургер и разломила его на ма-ленькие кусочки, предлагая Дамиану. Пес осторожно их обнюхал, но, казалось, не понимал, что с ними делать. – Давай, ешь. – Она подтолкнула их к нему, а он смотрел на еду голодным взглядом. Он хотел есть, но прикоснуться было слишком рискованно. Мало ли что может случиться. Его так долго били током, когда он ел или пил, что теперь без длительного раз-мышления он не делал ничего. Затем он осторожно потянулся к мясу. – Хоро-ооо-шая собака. Вот так. Когда он прикончил первый чизбургер, она разломила второй. – Этот с беконом, – сказала она многозначительно. Дамиан съел и его тоже. – Может, попробуешь еще кое-что? – Она достала из-под куртки маленький стаканчик ванильного коктейля. – Тебе эта штука понравится. Пока ее не было, Дамиан, освободившись от пластикового ошейника, успел напиться. Его сразу вырвало этой водой – он слишком долго голодал, – но теперь он был готов ко взбитому коктейлю и в мгновение вылакал его. – А теперь десерт, сэр! – Элизабет достала ореховый батончик и несколько полосок вя-леного мяса, положила их на пол, чтобы пес мог все хорошенько обнюхать. Дамиан схватил сладкий батончик у нее с руки. – Эй, а манеры? Она потянулась отобрать обертку и остановилась. Пес аккуратно развернул сладкий ба-тончик зубами и лапами . – А ты довольно умный, – с уважением сказала она. Когда еды больше не осталось, она убрала мусор и почистила клетку, сложив обрывки бумаги под курткой возле двери. Потом села на пол и взяла его переднюю лапу. Дамиан отвернулся и не двигался. – Вот это плохо. Зачем ты это делаешь? Ты ранишь себя. – Она постучала пальцем по лапе. – Ты должен это прекратить, слышишь меня? Это плохо, – строго повторила она. Да-миан виновато посмотрел на нее, поднял брови и прижал уши к голове: понял, что она сер-дится из-за его лапы, и почувствовал обжигающий стыд. Он не отрывал взгляда от ее руки, а потом посмотрел ей прямо в глаза. Она отпустила лапу и рассмеялась. – Господи, какой же ты глупый. Она простила его, и Дамиан чувствовал себя до боли радостно. Она пришла, она сидит с ним рядом, гладит его и разговаривает. Он был абсолютно счастлив. Потом она собралась уходить, и он снова пытался пойти за ней. Она отругала его, по-обещав вернуться и принести еще еды, забрала с собой пластиковый раструб и ушла. Она вернулась, как обещала. И приходила каждый день, приносила ему еду. Пес выжи-дающе смотрел, как она достает из-под куртки восхитительные лакомства. Она приносила ему ливерную колбасу, пакеты сырых гамбургеров, жевательные витамины для собак, творог в пластиковых коробочках и неизменный шоколадно-ореховый батончик. Ее присутствие оживляло его ослабевший дух, а еда помогала восстанавливать тело. Ожидание Единствен-ной стало его служением, его страстью. Теперь он часто сидел у дверцы, глядя в ту сторону, откуда она обычно приходила. Он больше не грыз лапу – был слишком занят, высматривая девушку. И неохотно покидал свой пост – лишь когда уборщики приходили мыть клетку. Он даже спал головой к двери, представляя, как она приближается к его клетке. Доктор Новак уехала, поэтому Элизабет не могла поговорить с ней о дальнейшей судь-бе Дамиана. Навещала она его каждый день, сидела, держа собачью голову на бедре, под гвалт псарни. Иногда читала ему свои конспекты, но чаще просто нежно гладила и гадала, куда еще они его отправят. Том приехал через неделю и отвел Дамиана обратно в лабораторию Севилла. Расследо-вание доктора Новак, проведенное у плавательного бассейна и продолженное в различных отелях Мексики, не обнаружило ни единого нарушения протокола.
siamm: продолжение следует.....
полная версия страницы